Мила Нокс - Война на восходе

— А ты — видишь? — вдруг заинтересовался Тео.

Герман прикусил язык, вновь вгляделся в лицо Теодора, скользнул взглядом по его шраму.

— Ну… да. Я всегда видел. У нас это из поколения в поколение передавалось, понимаешь… Но я не сразу понял, что вижу. И…

Он вздохнул, отвернулся и смолк.

— И что за особенность с видящими? — Тео отхлебнул мятный чай.

Юноша помедлил и еще раз оглянулся, а потом шепнул:

— Только видящий может стать Охотником, понимаешь? А таких раз, два — и обчелся.

— Сколько тебе лет?

Тео сам удивился, что разговорился. Чего он беседует с этим выскочкой? Но отчего-то заткнуться не мог.

— Шестнадцать.

— Мне тоже. И как ты стал… Охотником?

Герман стал отнекиваться, дескать, история долгая. Но в итоге не удержался — видать, язык у него был что твое помело. Правда, он то и дело смолкал и боязливо оглядывался то на Охотников, то на Теодора — и Тео чувствовал: парень что-то упускает.

Герман рассказал, что сбежал из дома и бродяжничал по городам — просил милостыню, ночевал под мостами, воровал. А потом шарился на окраине одного поселка, возле самого леса, и решил переночевать в заброшенном доме на старом кладбище.

Дом, оказывается, не пустовал. Ночью дверь отворилась, и потянуло холодом. Герман испугался, хотел было убежать, но нелюдимец учуял его и напал. Может, был голоден, а может, просто охранял свою территорию — он, видать, прятался в заброшке от людей. Ужас от тени шел такой, что парня парализовало — не мог двинуть ни рукой, ни ногой, а тут и этот, с кровавой мордой — склонился над ним и давай одежду разрывать, а сам уже облизывается…

Когда Герман рассказывал это, Тео чуть не вывернуло.

— Ненависть нелюдимцев к людям столь сильна, что они готовы на самое худшее, — пояснил Герман.

И Тео понял, что тот имел в виду.

— А потом?

— А потом, — послышался холодный голос, — началось главное веселье.

Герман округлил глаза: Иляна стояла у них за спиной, и как только подкралась? Тео нахмурился, но девушка лишь глянула на Охотников — не смотрят ли — и продолжила:

— У меня тогда Названого не было, сколько ни искала — не могла найти… Помогала Харману выслеживать тварей, а он уже со своим напарником уничтожал. Я долго шла по следу того нелюдимца, но одна убить не могла, и он возвращался вновь и вновь.

Иляна помолчала.

— Оторвали эту дрянь в тот самый момент, когда он Герману глотку разодрал. Сделали, значит, все дела… Нелюдимец резвый оказался, — девушка показала шрам на запястье, — вот, подарочек оставил на память… К этому подошла, — она кивнула на Германа, — а он ну что труп… Лежит синий и глаза закатил. Из горла кровища хлыщет. Короче, натурально мертвяк. Но надо же хоть как-то помочь. Горло ему зашили, травы в глотку залили и оставили у костра — переживет ночь или не переживет… Нам-то уезжать надо, а тут возись. Утром подхожу, думаю, пора могилу копать. Щупаю — теплый и дышит.

— Да уж, — ухмыльнулся Герман. — В рубашке я родился, что ни говори!

— Ага! В общем, Харман уехал, а я осталась его лечить. Кабы знала, кем он станет, — лечила бы с утроенными силами, а так — чего уж там — не хотелось обузы! Ну, и вылечила… к счастью.

Лицо юноши вновь озарила та же улыбка — так, наверное, лишь псы радуются, когда видят своего хозяина после долгой разлуки. По холодному лицу Иляны тоже скользнула ухмылка. Видимо, где-то внутри этой суровой воительницы пряталась девушка — такая же, как Санда, нежная и чувственная, но, как речная вода, скрытая под твердой льдистой корочкой.

— Возвращаюсь как-то, а он уже сидит и рукой машет. Очухался. Думаю, как так — заметил? Ну, бывает, но все же… А он оказался видящим. И с ходу: что это за чудище, как ты его победила? Ага, так ему и расскажи. Но он, видать, сам скумекал — да и не в отключке лежал все время, слышал разговоры с Харманом. Я думаю: пора отвязываться от малахольного, да еще живяка, собрала вещи и за дверь — а он следом несется: «Возьми меня с собой!»

Иляна покачала головой. А Герман лишь тихонько — чтобы Охотники не услыхали — расхохотался, запрокинув голову.

— Ну… тогда я совсем болван был.

— Ага, сейчас хоть без «совсем». В общем, решил стать Охотником. Я ему объяснила, в чем риск. Не отступает. Ну, думаю, приведу в лагерь, покажу их лица изуродованные — поймешь. Будто самому мало — горло-то перерезали, еле-еле говорил после ранения.

Герман чуть смутился, а Тео действительно разглядел у него на шее длинный рваный шрам. И еще кое-что: с правой стороны в волосах белело пятно. Седина.

— А он не отступил. Привязался, ну и… Я долго искала Названого. Годами. — Иляна покачала головой. — Я не сразу поняла, зачем вернулась. Бродила по городам в этом обличье пятьдесят лет…

— Пятьдесят лет?! — удивился Тео.

Она кивнула.

— А как сделалась Охотницей, так сразу пошла искать напарника. Но Вик-то верно говорил: найти живого, кто будет видящим и согласится стать приманкой, — где это видано? Потому и мало нас, Охотников. А становится еще меньше оттого, что многие… Когда нелюдимцы…

Иляна сдвинула брови, помолчала.

— В общем, решила, чем черт не шутит. Ведь чтобы стать Охотником, одного желания мало. Надо заслужить право носить крест.

— Крест? — насторожился Тео.

— Каждый Охотник крест носит, то есть знак скрещенных мечей нежителя и живого. Как заслужит это право, с напарником братается. Этот обряд посерьезней, чем супружеские узы. Нет, не в том смысле! — округлила глаза Иляна, когда Тео охнул. — Просто узы эти боевые. Когда человек тебе роднее брата, понимаешь? Не думай ничего такого! Ой, да что тебе объяснять, не Охотнику-то… — Девушка с досадой отмахнулась. — Не поймешь ты никогда, как это страшно, одному на нелюдимца идти…

— Почему же, — помрачнел Тео. — Пойму.

Иляна хмыкнула, но, увидев взгляд Тео, смолкла.

— Я видел нелюдимцев. Не один раз.

Внутренний голос подсказывал: про то, что сам чуть не стал таковым, лучше бы помолчать. Но в душе Тео вспыхнул огонь: ему не верили! Считали каким-то слабаком! Он сжал кулаки. Иляна же кивнула:

— Ну, тогда, может, и поймешь… Только Названому ты можешь вверить жизнь. Вот ты абы кому согласился бы? И получается такой союз: нежитель и живой, названые братья. И живут, и умирают вместе. Понимаешь?

Иляна вдруг спохватилась, бросила недовольный взгляд на Германа и покачала головой:

— Это ты, болтун, вынудил меня все рассказать! Харман узнает — три шкуры сдерет. Хотя, если честно, когда я тебя увидела, — она кивнула Теодору, — то не сомневалась, что ты один из нас…

— Так и я тоже, — поддакнул Герман. — Потому и крикнул наше тайное приветствие: «Ignis et ferro» — «Огнем и мечом». Так мы здороваемся и проверяем, свой ли человек. Шрам увидел и подумал…