Дмитрий Емец - Черная-черная простыня (Сборник)

– Я почти ничего не вижу в темноте. Еле доехала. У меня же очки минус семь, – с облегчением сказала Анька.

– Минус семь – это как?

– А так. Без очков с пяти шагов яблоко от груши не отличишь, а от человека только смазанные контуры остаются, – вызывающе, словно ожидая, что он засмеется, произнесла Анька.

Но Филька не засмеялся, хотя лишь теперь осознал, зачем Иванова носит такие телескопы. Раньше это его почему-то не занимало: ну носит и носит. Теперь же он ощутил, что его уважение к Ивановой возросло вдвое. Какую же храбрость нужно иметь этой хрупкой девочке, чтобы ночью одной ехать в лес на велосипеде, и куда – на кладбище, где Красноглазый палач мерзнет в могиле без своей простыни!!!

Кладбище встретило их мертвой тишиной. Казалось, стук их сердец повисает в воздухе и, как удары набатного колокола, разносится между безмолвными могилами. Филька шел чуть впереди, держа в руке черную простыню. За ним, придерживая его за локоть, двигалась Анька. Старинные надгробия были покрыты тонкой белой изморозью. На некоторых из них виднелись следы птичьих и собачьих лап, но лишь следы: ни птиц, ни собак видно не было. Казалось, из живых на этом огромном кладбище только они двое, все же остальное безраздельно принадлежит царству смерти.

– Мы не заблудимся? – шепотом спросила Анька.

Говорить громко она не осмеливалась – и так казалось, их слова слышны повсюду и даже проникают под землю, где белеют в гробах давно погребенные кости.

– Все время прямо... Тш-ш! Пришли уже!

Филька свернул на узкую тропинку, ведущую между двумя рядами оградок. Вскоре впереди забелел знакомый обелиск. Плакальщица, согбенная все в той же неестественной, немного театральной позе, продолжала нести свой скорбный караул. Только теперь Хитров заметил, что край носа у нее отбит. Давно ли? Он не мог вспомнить, было ли так в прошлый раз.

Невольно он перевел взгляд дальше, где, окруженный с трех сторон разросшимся кустарником, лежал массивный необработанный камень с высеченными на нем страшными буквами. Казалось, те, кто хоронил палача, специально выбрали ему такое массивное надгробие, чтобы плотнее вдавить его в землю, исключить новое явление его миру.

Друзья подкрались ближе и остановились, притаившись в тени, отбрасываемой большим гранитным монументом, из которого, словно из тлена земли восставшие, рвались три оперные дивы с растрепанными каменными волосами. Схематично высеченный на нижней части монумента самолетный винт позволял судить об обстоятельствах их гибели.

Земля на могиле у палача оставалась нетронутой. Ямы, в которую Хитров угодил вчера, не было. Но что самое странное – исчез и след от ноги Петьки, который он оставил сегодня днем. Могила засосала его, как трясина засасывает свою добычу, и так же, как и трясина, разгладилась над ней...

Фильке это совсем не понравилось, и он предпочел держаться от оградки на почтительном расстоянии. Черная простыня в его руке слабо трепетала и то тянулась к могиле, то вяло обвисала.

– Смотри, все зарыто. Он не выходил еще, – с облегчением сказал Филька, надеясь про себя, что Красноглазый мертвец, писавший им грозные послания, останется в могиле. В конце концов, до рассвета оставалось всего несколько часов, а самый пик ночи уже минул. Не может же он выходить наружу каждую ночь? Или может?

Неожиданно Анька напряглась. Ее ладонь, привлекая внимание, скользнула по рукаву Филькиной куртки.

– Ты слышишь? Слышишь?

Мальчик честно прислушался.

– Не-а.

– А я слышу... Земля дрожит. Чавкает что-то, сопит, хрипит... Все ближе! Я боюсь!

Анька неотрывно, с почти физически ощущаемым ужасом смотрела на камень. Филька не обладал таким тонким слухом, но доверял тому, что слышала Иванова. У людей со слабым зрением все другие чувства – обоняние, слух – обостряются, словно спеша заполнить образовавшийся пробел.

Черная простыня слабо замерцала в темноте, потянулась к могиле всеми четырьмя своими краями. С каждым мгновением свечение ее усиливалось. Это выглядело так зловеще, что Филька готов был бросить ее, но внезапно понял, что не может разжать ладонь. Пальцы, вцепившиеся в простыню, больше ему не повиновались.

Мальчик ощущал, как простыня против его воли влечет его к могиле, притягивает к мертвой, словно из белого гипса вылепленной траве, под которой что-то чавкало, упорно продиралось наружу...

– Помоги же! Да помоги! Меня притягивает! – полушепотом крикнул Филька, стремясь разжать пальцы.

Рука ему уже не принадлежала – начиная от локтя она была уже чужая. Затруднительно было сказать, то ли побелевшие костяшки пальцев сжимали теперь простыню, то ли простыня сама с потусторонней силой обвилась вокруг ладони...

– Нет! Не хочу!

Хитров едва узнал свой голос, осипший, истончившийся от страха. Он попытался пошевелить другой рукой, и ему почудилось, будто и другая рука тоже... нет, другая рука еще слушалась. Борясь с простыней, он рванулся назад и успел вцепиться свободной рукой в ограду ближайшего памятника.

Он ожидал сильного сопротивления, ожидал, что простыня потянет его, но она внезапно прекратила увлекать его к могиле и развернулась в воздухе, точно скатерть-самобранка...

«ПРОБИЛ ЧАС! СЕЙЧАС ВЫ УВИДИТЕ МЕНЯ!» – расползлась светящаяся зеленая надпись.

В следующий миг огромный гробовой камень, подминая траву, откатился в сторону. Земля на могиле провалилась – вначале в центре, а потом и по краям...

Анька дико завопила и, чтобы не видеть, закрыла ладонями стекла своих очков. Филька же, напротив, словно оцепенел и, находясь в этом странном скованном состоянии – полусна-полуяви, – не мог оторвать глаз от могилы. Он увидел, как из-под разверзнувшейся земли высунулась белая раздувшаяся рука со следами тления. Вслед за рукой показался потемневший саван и белое, круглое, как шар, лицо. Черты лица как-то сразу ускользнули, смазались из памяти. Он запомнил лишь устремленные на него красные неподвижные глаза, горевшие не злобой даже, а холодной как лед ненавистью...

Губы мертвеца чуть шевельнулись, но очень вяло, словно звук шел не из губ, а откуда-то еще.

– Верните мне мою простыню! Без нее я не могу спокойно спать в могиле! – просипел он.

Мертвец вырастал из могилы и становился все выше, все огромнее. Несмотря на то, что ноги все еще оставались под землей, его широкая, с синими ногтями рука, удлиняясь, как резиновая, потянулась к Фильке. Почти коснувшись его лица, рука вдруг круто пошла вниз и стала, причудливо изгибаясь, как никогда не изогнется рука живого человека, окружать мальчика кольцом.

– Отдай мне черную простыню! Отдай мне ее сам, или ляжешь со мной в узкую холодную могилу! – клокотал мертвец.