Владислав Крапивин - Летчик для особых поручений

— Это денежка старинная. Полкопейки, да?

— Меньше. Полкопейки — это грош, а полушка — половинка гроша... Только я тогда думал, что полушка — значит «пол-ушка». Ну, половина уха. И давай придумывать: «А почему не полноса? Почему не ползуба?» А мама говорит: «Красная цена — полхвоста»... Мы тогда с ней так хохотали...

Я засмеялся. И мне показалось, что Юлька тоже смеется. Но почти сразу я понял, что он вздрагивает и всхлипывает от слез.

— Да ты что, Юлька... Ну, не надо. Мы же скоро вернемся, честное слово!

Потом я замолчал, чтобы не разреветься самому. Закусил губу и слушал, как Юлька постепенно успокаивается.

Юлька вздохнул, и вздох этот был очень длинный и какой-то прерывистый, словно мы ехали в тряской тележке.

Наконец Юлька сказал:

— У меня всегда так: если слезы подкатят, ничего не могу поделать... У меня такой характер слабосильный. Наверно, потому, что имя девчоночье.

— Какое же оно девчоночье, — возразил я, чтобы хоть чуточку его успокоить.

— Конечно. Ю-у-у-лечка... Так у меня двоюродную сестру зовут.

— При чем тут сестра! А Юлий Цезарь? Он, по-твоему, тоже девчонкой был?

— Так это же Цезарь. А я кто? Просто Юлька...

— А я просто Женька... У нас в классе три Жени — я и две девочки. Но я же не говорю, что я девчонка!

— Ты — другое дело. У тебя характер крепкий...

«У меня-то?!» — хотел заспорить я и уже собрался рассказать, сколько раз отчаянно трусил и пускал слезы на этом острове. Но Юлька опять заговорил (и кажется, опять улыбнулся):

— А мою маму тоже зовут Женя... Евгения Степановна... Она в музыкальной школе работает... Я ее иногда до школы провожал, и, как подойдем к школе, все ребята сразу кричат: «Здравствуйте, Евгения Степановна!»

Он как-то вдруг,, очень резко замолчал. Может быть, опять подступили слезы?

Чтобы отвлечь его, я быстро спросил:

— А ты тоже учился в музыкальной школе?

— Не... мне медведь на ухо наступил. Я только иногда слова для песенок придумывал, а мама к ним музыку сочиняла... Мы с ней много песенок написали...

Юлька вдруг рывком повернулся ко мне, и я в скользящих лучах луны увидел его тоскливое и встревоженное лицо. Он сказал глуховато и совсем другим голосом. По-взрослому:

— Если мы не вернемся, она же ни одну песню не сможет вспомнить без слез...

— Вернемся, Юлька, — быстро ответил я, чтобы и его успокоить, и себя. — Вернемся. Скоро уже будет юго-западный ветер. Смотри, луна почти полная.

Он опять лег на живот и уперся подбородком в кулаки.

— Женя... А похоже, будто луна в иллюминатор светит, да?

— Похоже...

— Мы однажды с мамой и папой плыли на теплоходе по морю. Из Одессы в Батуми. Иллюминатор в каюте был круглый, и в него вот такая же луна заглядывала... Тихо было, и совсем не качало. Я полночи не спал, все смотрел. Я люблю на луну смотреть... Может, я лунатик?

Я засмеялся:

— Ты же не бегаешь ночью по крышам...

— Не... — сказал Юлька уже повеселевшим голосом. — Я только стихи про луну сочинил. Хочешь, расскажу?

— Конечно, хочу.

Он видимо, застеснялся, сбивчиво пробормотал:

— Ну... они, наверно, не очень складные... Ты не смейся, ладно?

— Да что ты, Юлька! Рассказывай давай.

Он переглотнул и заговорил...

По-моему, это были хорошие стихи. Я их сразу запомнил, хотя вообще-то запоминаю стихотворения с трудом.

И вот теперь я пишу их, как слышал: с разными остановками и ступеньками — как Юлька говорил. И будто снова слышу Юлькин голос:

Юлька замолчал и потом проговорил неловко:

— Ну вот... все.

— Это же замечательные стихи! — от всей души сказал я. — А ты еще говорил: нескладные!

— Мама тоже сказала, что хорошие, — признался Юлька. — Я их ей на день рожденья подарил... Хоть там и написано: «Только вы не говорите маме», но это же так, почти что в шутку...

«Ничего, Юлька, скоро будет юго-западный ветер», — снова хотел сказать я, но в горле скребло, потому что я тоже думал о маме. Да и сколько можно говорить одно и то же? Я просто положил свою ладонь на горячее Юлькино плечо и стал смотреть на луну. А она расплывалась, разбивалась на брызги. Потому что характер у меня ничуть не крепче Юлькиного и на ресницы выдавились большие капли.

«Ничего, Юлька, скоро будет полнолуние...»

Я проморгался. Луна опять сделалась четкой. Она висела теперь точно в середине пушечного жерла. Значит, наша мортира была нацелена прямо на нее... Вот если бы сейчас грянул выстрел!

Наверно, мысли все-таки могут передаваться от человека к человеку. Юлька спросил:

— Ты читал книжку Жюль Верна «Из пушки на Луну»?

— Конечно! Я как раз об этом думал!

— И я думал... Вот если бы по правде так было можно: набить пороху — трах! — и полетели...

— А что нам делать на Луне?

— Да не на Луне. Я чтобы домой...

Его плечо приподнялось и опустилось под моей ладонью. «Домой... — подумал я. — Сделать бы снаряд вроде бочки, а к нему парашют для приземления, как у космонавтов... И ка-ак грохнуть!.. Только что от нас останется? Да и разве долетел бы снаряд в такую даль? Плюхнулся бы где-нибудь на острове среди леса. Или в озеро...»

В озеро?

Я представил, как грохается в воду снаряд. Не бочка с пассажирами, а громадное каменное ядро... А у Ящера слабая башка. Щупальца могучие, а темя...

— Юлька... — шепотом сказал я. Но он не ответил. Он быстро и незаметно уснул.

А я не мог уснуть до самого утра. Все думал: если сохранились на бастионах ядра, то, может быть, где-то в подвалах сохранился и порох?

Если бы он сохранился!

С той минуты, как я попал на бастионы, ни разу не приходила мне мысль о войне с Ящером. Бесполезно было об этом думать. Что могли бы сделать мы — Дуг и несколько мальчишек — со стальным исполинским чудовищем?

Но если есть порох и ядра...

Меня просто жгло от этих мыслей. Теперь, когда появилась надежда на могучее оружие, мне очень хотелось отомстить. За обман, за унижение, за страх, за кровь... за того мальчишку на розовом помосте... за свое бегство...

Но главное даже не в этом. Главное, что остров будет свободен. Кто такой Тахомир Тихо без Ящера? Толстенький лысоватый человечек без власти и силы. Кем станут слуги Ящера, если чудовище превратится в металлолом? Да они и воевать-то не умеют, привыкли помыкать беззащитными людьми.