Владислав Крапивин - Летчик для особых поручений

— Дело было срочное, ночное, — объяснил Виталька. — Ничего, еще полетаем вместе... если все хорошо будет.

— Почему «если»? — встревожилась Ветка.

Виталька печально рассказал про рубашку.

Мы стали думать вчетвером, как помочь горю. Придумал Ветерок:

— А зачем тебе ее навыпуск носить! Спрячь подол в штаны, под ремень, даже лучше будет! В цирк сходишь и уберешь подальше. А потом видно будет.

Виталька поскреб ногтем переносицу и задумчиво сказал:

— Идея...

Но эта идея пришлась не по вкусу тете Вале. Когда мы собрались в цирк, она воскликнула:

— Виталий! Что за вид! На подоле такая прекрасная вышивка. Она сделана по народным мотивам.

— Ну их, эти мотивы, — отмахнулся Виталька. — Мне без них лучше.

— Ты просто ничего не понимаешь. Это очень красиво. Ты не видел себя со стороны.

Виталька пытался спорить, но тетя Валя сказала:

— Виталий, ты совершенно невозможный человек.

Виталька торопливо вытащил из-под ремня рубаху, опустил голову и заложил за спину ладони — чтобы прикрыть обглоданный подол. Он сделался похож на виноватую девочку. Мне стало жаль его.

— Я буду маскировать сзади, — прошептал я.

— Маскируй.

Мы двинулись в цирк, и тетя Валя по дороге несколько раз удивлялась, почему я не хочу идти рядом, а плетусь позади Витальки.

Все обошлось. Мы устроились на своих местах в четвертом ряду, Виталька прижался поясницей к спинке сиденья и понемногу успокоился.

Про представление рассказывать я не буду, это не относится к нашим приключениям. Скажу только, что в этот сезон выступал у нас Карандаш и было здорово. Мы с Виталькой так нахохотались, что забыли про опасность.

Но когда наступил антракт — вспомнили.

Тетя Валя сообщила, что останется на месте, а мы, если нам хочется, можем пойти в буфет за мороженым.

Нам хотелось. Виталька взял деньги и, пятясь, как французский придворный перед королевой, выбрался из ряда на лестницу. Я — за ним. После этого мы «стройной колонной» — я в затылок Витальке — направились в буфет.

В буфете была порядочная давка и очередь. Нас плотно стиснули со всех сторон, и можно было не бояться, что кто-то заметит обрезанный подол. Минут через десять мы пробились к продавцу, взяли три эскимо — по полторы штуки на каждого — и выбрались из толпы. Помятые и взъерошенные.

В дальнем уголке мы уселись на корточки под шкафчиком с пожарным краном и не торопясь уплели все три порции.

Когда мы с сожалением облизывали голые палочки, кто-то незаметно подошел и встал сбоку от нас. Мы услышали вкрадчивый голос.

— Юноши, позвольте побеспокоить вас вопросом... — Рядом стоял темный крючконосый парень в узких сиреневых брючках, апельсиновых носках и цветной широченной рубахе с пальмами и мартышками — последний крик тогдашней моды, тоска и зависть всех пижонов.

Мы не любили стиляг. Мы поднялись. Виталька вздернул подол и независимо сунул руки в карманы. Я, за неимением карманов, по-наполеоновски сложил руки на груди, отставил ногу в скрипучей сандалии и спросил:

— А чего надо?

— Фу, какие невоспитанные дети, — добродушно сказал парень. И сразу посерьезнел. — Хорошо. Значит, шутки в сторону. Имею до вас деловой разговор. Хотите знать какой?

Мы хотели. Но не подали вида. Крючконосый снисходительно улыбнулся:

— Встречных вопросов нет? Тогда у меня вопрос. Пока единственный...

Он поочередно посверлил нас глазами и отчетливо произнес:

— Сеньоры, как вы проникли на колокольню?

Я до сих пор с гордостью вспоминаю, что мы с Виталькой не дрогнули, не моргнули. Но — ой-ей-ей! — как у меня все захолодело внутри! Виталька потом говорил, что у него тоже.

— Молчите? — сказал Крючконосый. — Хвалю. Сдержанность — качество мужчин. Однако, чтобы не осложнять отношения, призываю вас к полной откровенности. А чтобы не было неясностей, позвольте предъявить вам эту «квитанцию».

И он вытащил кусок Виталькиной рубахи.

Тот самый кусок! Помятый, со следами медной зелени, с вышивкой...

Мы смотрели на этот кусок, будто на дневник с записью: «Поведение — два!»

Крючконосый усмехнулся, перегнулся через Витальку, приподнял край рубахи и приложил к вырезу лоскут.

— Все в точку, — сказал он. — Так что же? Будем говорить?

Виталька переглотнул и сипловато, но храбро произнес:

— А почему мы с вами обязаны говорить?

— А! — сказал Крючконосый. — Я забыл объяснить! Разговор-то у нас не простой. Служебный.

Он выхватил из кармана красное удостоверение и, не открывая, помахал им перед нашими носами.

Мы подавленно молчали. И вдруг прямо над нами загрохотал звонок. Мы вздрогнули.

— Ах, нервы-нервы, — сказал Крючконосый. — Наш беспокойный, суетливый век... Вы одни пришли в цирк?

— С тетей... — пробормотал Виталька.

— С тетей Валей, — сказал я.

— Не будем заставлять волноваться тетю, — решил Крючконосый. — Она ни в чем не повинна. Топайте к тете, а завтра увидимся. Здесь, у цирка, на скамейке слева от входа. В девять утра. Ясно?

— Ясно, — мрачно сказал Виталька.

Крючконосый тонко улыбнулся.

— Вот и хорошо. Сообразительный народ. Никому ни слова. Запомнили? И обратите внимание: как вас зовут и где живете, я не спрашиваю. Почему? Потому что доверяю. Ну а если не придете... Сами понимаете, у нас не столица, человека отыскать нетрудно. Поняли?

Мы поняли. Поэтому второе отделение с дрессировщицей Бугримовой и ее львами не доставило нам особой радости. И самое скверное было то, что при тете Вале мы не могли обсудить свалившуюся на нас беду. Сиди, молчи и мучайся...

По дороге домой мы тоже молчали. Тетя Валя заволновалась: здоровы ли мы. Я, не подумав, отговорился, что болят животы: наверно, от мороженого. Тетя Валя встревожилась еще пуще и сказала, что дома сделает грелки, если мы не боимся.

Виталька был погружен в размышления и забыл, что разговаривает с тетей Валей, а не со мной. Он рассеянно откликнулся:

— Чего бояться? Грелка — не клизма.

Тетя Валя охнула и заявила, что с Виталием творятся невообразимые вещи. Он стал невозможным человеком. Он позволяет себе такие выражения! Очевидно, приближается тот жуткий переходный возраст, которого страшатся все педагоги, и ей, тете Вале, придется пересмотреть свои воспитательные принципы.

Виталька торопливо сказал, что не надо пересматривать, что он просит прошения, а про клизму брякнул случайно.

Дома мы отказались от ужина и поскорее легли в постели, заявив, что сон — лучшее лекарство.

Но было нам не до сна.

— Летали, летали и долетались... — сумрачно произнес Виталька. — Милиция — это не тетя Валя. Не отвертишься.

— А чего мы такого сделали? Нельзя, что ли, часы запустить? Это, наоборот, — польза для всех.

— Отберут ковер — тогда будет «польза»...