Эдуард Веркин - Звездолет «Черничная Чайка»

Про отца вообще вранье.

А про Тур де Франс правда. Я ненавижу велосипедистов. Однажды мы реконструировали битву при Пуатье, и Магистр уже облачился в доспехи Черного Принца и воздел длань, дабы двинуть войска, и половина Ордена, наряженная англичанами, уже выстроилась в колонну, а тут эти лыжники… То есть велосипедисты. Произошло столкновение, и вся битва при Пуатье пошла к чертям.

Про памятник не комментирую.

А насчет Миранды Фогель… Ах, Урбанайтес, зря ты помянул Миранду, тебе это зачтется. Это она меня, между прочим… Ну да ладно.

– Человек состоит в Ордене Реконструкторов – этим все сказано, – закончил Потягин. – Он планомерно себя разрушает, пусть. Наше дело сейчас косить тростник…

Октябрина хихикнула.

– Что, Виталя, в глазах Лунные Карточки? – осведомилась она.

– При чем здесь Лунные Карточки? Просто мы должны доказать ему, что зла нет. При чем здесь Лунная Карта? Что ты привязалась? У тебя что, комплексы какие-то?

– Нет у меня комплексов!

– Ребята! – крикнул Урбанайтес. – Прекратите ругаться! Октябрина, ты сгущаешь…

– Вот и я говорю! – согласился Потягин. – Здесь совсем неплохо! Воздух, море, физкультура…

– Лунная Карта, – вставила Октябрина.

– А мне здесь уже надоело, – возразил Ахлюстин. – Мы попали в какую-то идиотскую ситуацию, причем сами себя в нее загнали. Вы как заставляете их работать?

– Какая разница, как их заставлять? – Урбанайтес говорил почему-то хрипло, наверное, голос потерял от крика. – Принципиальной разницы нет…

– Это тебе только кажется, – не согласился Ахлюстин. – На самом деле не все так безоблачно…

– Но дело-то идет, – возразил Потягин. – Я уже почти половину выкашиваю…

– Так у тебя же от этого мозги разъедаются! – воскликнул Ахлюстин. – Ты разве не понимаешь?!

– Да ничего у меня не разъедается, – обиделся Потягин. – Смотри.

Он что-то там продемонстрировал, не знаю, что именно, может, мозги, а потом продолжил:

– Так что тут все в порядке. Да вы что, ребята, все это всерьез, что ли, воспринимаете? Это ведь игра! Зато мы докажем этому психу!

– А ты уверен, что докажем? – спросил Ахлюстин.

– Вполне. А ты что, хочешь, чтобы наш клуб переименовали в «Дубраву»? Или в «Чугунную Дубраву»?

– Нет, не хочу. Просто не кажется тебе, что доказывать…

Они перешли на шепот, и некоторое время я ничего не слышал. Затем опять прорезалась Октябрина:

– …заставить его играть по нашим правилам!

– Вы что, не понимаете, что вы уже проиграли?! – это Ахлюстин.

А Ахлюстин, оказывается, опасный тип.

– Ладно, вы как хотите, а мне все это не нравится! – сказал Ахлюстин.

– Сдох, – усмехнулся Потягин. – Так и скажи, Ярик, что ты сдох!

– Дурак ты.

– Ну да, мы дураки, а ты один умный!

– Может, не стоит спешить?

Ай-ай-ай, Октябрина, не стоит, значит, спешить.

– Нам пару дней до Лунной Карты остается, – напомнил Урбанайтес. – Может, неделя…

– Я же говорю!

– Октябрина!

– Вы как хотите, а мне все это надоело. – Ахлюстин кашлянул. – Очень, очень надоело, мне никогда ничего так не надоедало. Я думаю, надо…

Интересно-интересно…

Ахлюстин замолчал.

– Не знаю, – сказал Урбанайтес. – Мне, конечно, тут тоже не нравится, но…

– Лунная Карта, – произнесла Октябрина зловеще.

Она решительно невыносима.

– Ты все время иронизируешь, и это понятно, – Урбанайтес был удивительно рассудителен. – Но все идет действительно более-менее спокойно, почему мы должны упускать Лунную Карту? Жуткин сядет в лужу, а мы получим карту. Какая разница, кто именно ее получит, она все равно будет у нас, в нашем клубе…

Остальные издали сразу несколько звуков. Потягин испустил звук согласия, Октябрина – звук презрения, Ахлюстин просомневался.

– Вы как хотите, но я долго терпеть не собираюсь, – сообщил Ахлюстин.

Он с хрустом поперся прямо через джунгли к своей хижине, остальные его не поддержали. Стояли, переминались с ноги на ногу. Трое.

– Может, он прав? – осторожно спросила Октябрина. – Может, и нам стоит…

– Глупо, – перебил ее Урбанайтес. – Трудностей-то, по большому счету, нет никаких…

– И времени у нас много – каникулы ведь, – добавил Потягин. – Делать-то все равно нечего, можно и здесь…

Смех. А потом звук какой-то… Кажется, она плюнула. И снова хруст веток. Октябрина отчалила. Остались Потягин и Урбанайтес.

– Вот так, – сказал Урбанайтес.

– Вот так, – сказал Потягин.

И они тоже поперли по бушу. Как два бессмысленных трактора. Урбанайтес проследовал мимо меня, напевая что-то на незнакомом языке, наверное, эсперантист.

Вернулся домой я уже глубокой ночью. Снял со стены банджо, вручил Андрэ. Андрэ забренчал. Тоскливо так, уныло, будто на самом деле мы на латифундии, величавая Ориноко катит мимо нас свои студеные воды. Только спиричуэлсов, летящих над джунглями, не хватает…

– Как дела, масса? – спросил Андрэ.

– Лучше не бывает.

– Скоро домой, масса?

– Хочешь со мной домой? – улыбнулся я.

– Я не хочу, я интересуюсь.

– Ты мне нравишься. Наверное, я возьму тебя с собой. Ты хорошо готовишь.

– Спасибо, масса, это для меня большая честь. Приходил масса Потягин.

– Когда? – удивился я.

– Сразу после ужина. Вы отправились рыбачить, а масса Потягин приходил. Ждал, потом отбыл.

– Понятно. Ладно, Андрэ, я, пожалуй, прилягу. Погружусь в сон. А ты играй. Такое, лирическое, я люблю кантри… Хотя нет, сделай-ка мне квас со льдом.

– Слушаюсь, масса.

Андрэ принес квас и возобновил музицирование, я вытащил на веранду кресло-качалку и устроился в нем. Квас со льдом в лунном свете был особенно хорош. И в душу мою снизошел мир, спокойствие всяческое, умиротворение и так далее, и только вся эта прелесть начала там укрепляться, как вдруг я почувствовал резкую боль в животе.

Сначала я думал, что мышцу какую растянул, когда хотел смеяться, но не смеялся, а терпел. В Англии каждый год от подобной глупой причины гибнет двести человек. Но я, судя по всему, погибнуть должен был совсем не от этого.

Живот забурлил, как Везувий в трудные дни. И боль, резкая и неприятная, она повторилась, не прекратилась и была так остра, что я вскочил и собрался уже нестись к спасению…

Не смог сделать ни шагу. Потому что каждый шаг был чреват катастрофическими последствиями. К тому же мне показалось, что я услышал в зарослях здешней черешни смешок. Безобразная чудовищная картина сложилась в моей голове: в кустах, расположившись, как в театре, сидят Октябрина, Урбанайтес и Ахлюстин, сидят, наблюдают. Ожидают. Возможно, кто-то даже зарисовывает, сейчас все умеют рисовать, раньше все оскверняли заборы, теперь все рисуют, рисовальщики, чтоб их…

Ну и, разумеется, коварный злодей и мой вечный противник Потягин, он тоже был там и дышал в ладони, предвкушая мой бездонный позор. Вообще за такие дела нужно бить по морде, однако с этим мы повременим.