Владислав Крапивин - Кораблики, или «Помоги мне в пути…»

То есть уедут около двенадцати тысяч безнадзорных, ощетинившихся, не верящих ни во что хорошее ребятишек, а вернутся перевоспитанные юные граждане, оценившие заботу и любовь, и жизнь у них начнется радужная…

По крайней мере, так я понял этот план. И не было времени и желания размышлять над ним и обсуждать его. Потому что главное – Петька! Вот он!..

Лейтенант оглянулся на вертолет:

– Газету – дарю. На память о счастливой вашей встрече. И желаю благополучия… – Он козырнул и рысцой двинулся к вертолету.

Вертолет взлетел. За ним другой.

Петька, шмыгая носом, сказал совсем по-младенчески:

– Пит, а ты правда живой? А?..

Мы отвезли Сивку к отцу Венедикту и сразу собрались домой – в Усадебный переулок, к Эдде Андриановне. Отец Венедикт нас не удерживал, понимал, что хотим остаться вдвоем. Он только в точности моим жестом взлохматил Петьке макушку и сказал шепотом Деда Мороза, который притворяется строгим:

– Больше не бегай, путешественник. А то… – И насупил косматые брови.

Петька улыбался виновато и счастливо. И прятал лицо за Кысом, которого не спускал с рук…

Эдда Андриановна приняла нас со сдержанным умилением. Промокнула платочком глаза, когда узнала, что Петька – мой потерянный и нашедшийся сын. Заявила, что будет звать его в отличие от меня Маленьким Пьером. То есть Пети-Пьером. Затем она приготовила для замурзанного Пети-Пьера ванну (которая, кстати, в этом старом доме была вполне современная). Кинула в прачечный комбайн Петькину пропыленную одежду…

Потом она кормила меня и отмытого, отмякшего Петуха творожной запеканкой с земляникой, а Кыса – специальными консервами "Мяу-шмяк", которые заказала в ближайшем магазинчике. ("Какое милое животное!.. У нас с Валентином Модестовичем когда-то был такой же славный кот, только белый. Все понимал, как человек…")

Кыс раздулся и, задрав лапы, уснул на столе рядом со звездным глобусом из меди.

Мы с Петькой весь оставшийся день провели в этой старинной комнате, сидя рядышком на диване. Рассказывали друг другу все, что с нами случилось. Иногда говорили бурно, торопливо, перебивая друг друга. Иногда надолго замолкали. И тогда слышно было, как в своей комнате Эдда Андриановна густым контральто поет:

– Мне здесь нравится, – сказал Петька, приткнувшись к моему боку. – Давай здесь жить всегда. Если Эдда Андриановна не прогонит.

– Давай… А обратно в Византийск не хочешь?

– Не знаю… Нет. Что там делать?

Наконец мы улеглись. Я – на широком плюшевом диване. Петька – на дачной раскладной кровати, которую отыскала в чулане заботливая наша хозяйка.

Небо за окнами было светлым, лунным, но сама луна к нам не заглядывала, светила с другой стороны.

По Петькиному дыханию я угадывал, что он не спит. Кровать скрипела. Потом Петька опять забрался ко мне на диван.

– Пит… Я еще не все сказал. Ну, про то, почему убежал сюда…

– Почему, Петушок?

– Я… не верил, что ты погиб. То есть не совсем верил. И загадал…

– Что?

– Если увижу, что в Корабельной церкви сохранился мой… наш кораблик, значит, ты живой. Пришел туда – и кораблик там… Я три дня ходил счастливый… А потом такая мысль: если ты живой, то вернуться-то все равно не сможешь. Остался где-нибудь там… в межпространственном вакууме. И… еще хуже сделалось, чем раньше…

Я уложил его рядом и ощутил, какой он весь натянутый, напрягшийся, будто новой беды боится.

– Видишь, я вернулся. Дон и Рухадзе… остались. А мне повезло. Спи, Петух, ночь уже…

– Пит, я боюсь…

– Чего?

– Проснусь – а тебя нет!

– Куда я денусь, такой большущий? Ладно, держи меня за руку, не отпускай…

– Пит… Завтра давай сходим в Корабельную церковь, посмотрим кораблик…

– Обязательно…

И утром пошли мы в Корабельную церковь.

Двери были открыты, а внутри – никого. В боковой нише перед образом Богоматери с Младенцем светила желтая лампадка. Я понял сразу, что на иконе тот самый нимб из потемневшей узорчатой латуни.

Мастер хорошо написал икону. Лицо Марии было ласковым и со скрытой тревогой во взгляде, которым она смотрела на Сына. Мальчик же отвечал понимающим взглядом: "Не бойся. Что бы ни случилось, мама, я к тебе все равно вернусь…"

Кораблик из почерневшей сосновой коры с мачтами-лучинками, с парусами из серого от старости батиста стоял перед иконой чуть сбоку, и увеличенная тень его темнела на боковой стенке ниши…

А еще много-много корабликов – деревянных, бумажных, пластмассовых и всяких других – стояли на полках, прибитых ниже углубления. И просто на полу они стояли. Там в каменных плитах был сделан желоб шириной сантиметров тридцать. По нему с еле слышным журчанием бежал очень прозрачный ручей.

Петька сел на корточки, обмакнул руку. Коснулся мокрой ладони губами.

Бесшумно подошел молодой чернобородый священник. Чуть улыбнулся, сказал тихонько:

– Здравствуйте. Христос с вами…

Стал брать с полки кораблик за корабликом и опускать в ручей. Кораблики уплывали в маленький черный туннель у пола.

Священник опять посмотрел на нас:

– Надо освободить место. Скоро пойдут дети с новыми корабликами. Те, кто собирается плыть на "Розалине".

Петька еще раз макнул руку и вдруг спросил:

– Вы думаете, будет все по-хорошему? Эта операция "Розалина". Без обмана?

– Надо надеяться. На все воля Божья…

Петька спросил опять негромко, без вызова, даже с жалобой какой-то:

– На все-все воля Божья, да? – дальше был молчаливый, но понятный вопрос.

Священник посмотрел внимательнее. Потом отвернулся, опустил очередной кораблик. И, глядя ему вслед, сказал:

– Разве не исполнилось то, чего ты желал? О чем просил в душе…

– У меня исполнилось… А у других… Разве они просили хуже?..

– В конце концов каждый получит то, что заслужил. Просто путь сложен и далек…

Я взял Петьку за плечо, слегка надавил. А священнику сказал:

– Извините мальчика. Он столько всего испытал недавно…

– Я знаю, я догадался, кто вы. Отец Венедикт мне вчера говорил о вас…

Петька виновато крутнул головой, потом спросил примирительно:

– Значит, вы знаете, что вон тот кораблик у иконы – наш?

– Знаю, конечно… Он-то всегда останется здесь… А эти пусть плывут, ищут свою дорогу. Помоги, мальчик, отпускать их в путь.

И Петька стал помогать священнику отправлять суденышки. Я тоже.

Когда полки опустели, мы попрощались со священником (звали его отец Федор) и ушли из церкви.

Петька тихо, но настойчиво потребовал:

– Теперь пойдем туда. Нынче-то уж можно там оставить бумажный кораблик.

И мы опять поехали на кладбище. Постояли у заросшего холмика с серым гранитом и оставили в траве белый кораблик, сделанный из листа моего блокнота.