Диана Джонс - Моя тетушка — ведьма

Наоми покосилась на маму.

— Черная кошка — хорошая примета, — сказала она. В ее глазах мне, кроме всего прочего, не нравилась расчетливость: она все время прикидывала, какую пользу извлечь из всего, что ей попадалось. Вот и от мамы ей была польза. — Она тебе показывает, что в моем испытании нет ничего плохого.

Мама попыталась показать Энтони Грину, что плохое очень даже есть — она стала выписывать восьмерки вокруг их ног. Он посмотрел на нее сверху вниз и заметил:

— А в Америке, наоборот, плохая. Черная кошка — это к несчастью.

— Значит, ты мне не доверяешь, — сказала Наоми. — После всех этих разговоров только и ищешь предлога увильнуть.

— Нет, — сказал он. — Я это сделаю. Я же говорил.

Он нагнулся и подобрал зеленый плащ, который до этого лежал на траве. И надел его — словно пожал плечами. Плащ был длинный, просторный и темно-зеленый. Энтони Грин стоял и улыбался Наоми своей неповторимой улыбкой. И вдруг стал гораздо больше похож на призрака.

— Но при одном условии: потом ты сделаешь то же самое, — проговорил он.

И опять в глазах у Наоми вспыхнуло то, что мне не нравилось, — проверка на полезность.

— Да, конечно, — сказала Наоми. — Как только ты выйдешь.

Тут она посмотрела на него ясно-ясно, честно-честно, а Энтони Грин попытался и дальше улыбаться, но лицо у него стало такое, как бывает, когда внутри холодеет от страха. Я видела, что он и в самом деле сейчас поверит этой ужасной девушке, и метнулась вниз по склону спасать его.

— Ой, смотри! — воскликнул он. — Еще и котенок. Красота. — Он опустился на одно колено и протянул ко мне руку, чтобы я ее понюхала — наверное, хотел отвлечься от мыслей о том, что собирался сделать.

Для кошек нюхать человеческую руку — особое тонкое удовольствие. Мне понравился его запах, но я от него чихнула. Появилась мама и грозно двинулась на Энтони Грина.

— Я не обижу твоего котенка, — сказал он.

— Котенка нельзя обижать, а меня, значит, можно? — воскликнула Наоми. — Тебе только бы с кошками играть, а мою простую просьбу выполнить не хочешь!

Энтони Грин убрал руку и встал.

— Это не простая просьба, — проговорил он.

— Знаю-знаю, — тут же закивала Наоми. — Доверять — это непросто.

— Поэтому я сделаю, что ты просишь, — сказал он.

Мы с мамой сидели рядом и не сводили с них глаз. Обе понимали, что толку от нас никакого. Я еще раз чихнула. Подул ветерок — и принес откуда-то сильный запах тетушки Марии. Кончик маминого хвоста дернулся, и я увидела, как она повела одним ухом, чтобы уловить не только запах, но и прилагающийся к нему звук.

— Ну, ты будешь или нет? — сказала Наоми с явным нетерпением.

— Начинаю, — ответил Энтони Грин.

И достал из кармана зеленого плаща зеленую шкатулку — яркую, сияющую, манящую. Мама изумленно проводила ее взглядом. Энтони Грин приоткрыл шкатулку самую малость, и из нее вырвался один-единственный густой завиток и закружился вокруг него.

— Не смотрели бы вы на меня так, а? — сказал Энтони нам с мамой. — Вы меня смущаете.

— Кошке можно смотреть на короля, — засмеялась Наоми.

— И то правда, — отозвался Энтони Грин и попытался вручить ей зеленую шкатулку.

Наоми поспешно попятилась.

— Прости, — вздохнул он. — Забыл, что ты не любишь к ней прикасаться. — И он беспечно бросил шкатулку на траву.

Маму одолело любопытство, и она даже встала и понюхала шкатулку. Никто из людей этого не заметил — они стояли лицом к лицу. Энтони Грин проговорил:

— Силой, заключенной во мне, я даю тебе право вызвать меня из-под земли — моим именем и твоим именем.

— И поместить тебя туда, — подтолкнула его Наоми.

— Лучше я сам, — ответил он. — Хочу посмотреть, получится ли.

Потом он снова снял зеленый плащ — видимо, это тоже было такое официальное одеяние наподобие халата мистера Фелпса — и бросил его на шкатулку.

— Вот, — сказал он.

И состроил Наоми нервную, но дружелюбную гримасу — будто я Крису, когда собираюсь прыгнуть с вышки в бассейн, — и пошел к бугру.

— Думаю, — протянул он, — примерно так.

Что это было за «примерно так», я не заметила: мама метнулась к нему, а я побежала следом — это была последняя жалкая попытка ему помешать. Мы более или менее бросились ему под ноги — у него были замшевые ботинки — и повалили его. Ну или он сам споткнулся, потому что боялся на нас наступить. Когда я видела Энтони Грина в последний раз, он падал — почти как мисс Фелпс в первый раз, — выбросив в сторону одну руку, словно загребал воздух. Не было ни треска кустов, ни даже удара о землю — а должны были быть. Энтони Грин взял и провалился сквозь покрытые почками кусты и траву и отрезок глинистой тропинки прямо в склон бугра, будто всего этого просто не существовало. Когда я развернулась в кустах, в которые мы убежали, от Энтони Грина не осталось ни следа — и ни следа на склоне бугра тоже не осталось.

Мы вжались в землю и смотрели на Наоми — она прошагала к тому месту, где он исчез. Улыбнулась — чуть-чуть изогнув губы. Тщательно осмотрела склон и кивнула. Потом раскинула руки в стороны и старательно произнесла:

— Силой, дарованной мне, я замыкаю этот холм отныне и навек и заточаю тебя в нем. И быть тебе в нем, пока я, Наоми Лейкер, не призову тебя обратно.

Потом прямо-таки вприпрыжку бросилась к зеленому плащу и хотела схватить его.

— Хо-хо! Эге-ге-гей! — услышала я ее голос.

Из-за бугра выбежала тетушка Мария. С тех пор она не сильно изменилась, только двигалась тогда гораздо проворнее, а кричала, очевидно, ничуть не меньше.

— У тебя все получилось, дорогая! О, мое дорогое дитя! Моя милая, послушная, артистичная доченька! Я было подумала, что тебе не удастся заманить его туда. Никому в Кренбери не удалось бы его очаровать!

— Сила любви, мама, — сказала Наоми.

— Ты ведь не сожалеешь об этом, правда, дорогая? — с нажимом проговорила тетушка Мария.

— Ничуть, — сказала Наоми. — Но это было некрасиво и к тому же трудно. Ничего, возьму себе зеленую шкатулку в награду за старания.

— Зачем, дорогая? — удивилась тетушка Мария. — Ты же сама знаешь, что тебе с ней не совладать.

— Тебе тоже, — сказала Наоми. — Милая мама, я считаю, тебе пора удалиться от дел и передать все мне. Теперь я вдвое сильнее тебя.

Тетушка Мария отшатнулась, прижав руки к груди, и уставилась на дочь. Наоми улыбнулась. Черты ее лица заострились. Глаза у нее были фанатичные, как у Элейн, и вовсю выискивали у тетушки Марии уязвимое место. Тетушка Мария изобразила свой «скорее огорченный, чем рассерженный» голосок. Должно быть, много лет тренировалась.

— Я так обижена, дорогая. Так обижена. Я ведь вложила столько стараний, чтобы ты набралась сил, и уже объявила тебя своей преемницей. Неужели этого мало?