Елена Усачева - Большая книга ужасов 2013 (сборник)

Я оказался прав, запасной выход в дровнике наличествовал, был замаскирован старой жестяной ванной, я ткнул ее носом и открылся ход. Вошли в дом.

Старушки были сестрами – на стене висела фотография. Жили аккуратно – даже покинутый дом выглядел опрятно, вещи лежат на своих местах, старый престарый телевизор накрыт кружевной салфеткой. Костик направился к постели, заправленной покрывалом в цветочек, но я гавкнул и потащил его в прихожую, где имелся ход в подпол. Его отыскать было проще простого – квадратная дырка для пролаза кошки, и впечатавшийся в дерево запах кошачьей шерсти.

Я гавкнул еще раз. Костик продолжал радовать догадливостью, кивнул и откинул крышку. В подвал вела широкая – под старушечью ногу – лестница с поручнями. Пахло землей, картошкой и луком.

– Ты думаешь, лучше туда спуститься? – спросил Костик.

Кивать я не стал, просто ступил на лестницу.

В подполе было светло – два маленьких вентиляционных окошечка пропускали свет и воздух в достаточном количестве. Да и сам подвал оказался неожиданно просторным и подготовленным к жизни. Вдоль стен тянулись дощатые полки с припасами. В основном стеклянные банки с самодельными консервами. Помидоры, огурцы, салаты какие-то, рубленные толстыми кусками кабачки. Причем банки явно разных урожаев, некоторые совсем запылившиеся, а другие свеженькие более-менее, прошлого лета. Мясные консервы, говядина, свинина, каши какие-то. Тоже много, всяких лет и разновидностей, много, можно долго продержаться, при виде этого изобилия у меня забурчало в животе, я бы умял пару банок прямо сейчас, но, пожалуй, этого делать не стоило – снаружи темнело, а в темноте не стоит рисковать и распространять мясной запах.

Кроме консервов имелась крупа, заботливо ссыпанная в двадцатилитровые стеклянные бутылки, в основном рис и пшено. Макароны в таких же бутылках. Сухари в бутылках. Запасы серьезные, хватит надолго.

С водой дело обстояло хуже, всего несколько пластиковых бутылок. Впрочем, воду заменял компот. Его тоже оказалось много, десятки трехлитровых банок, я и считать не стал, яблочный, вишневый и еще из ягод, напоминавших сливы, только мелкие.

Кроме того, в подвале имелись две раскладушки, застеленные ватниками. Старинный приемник с выдвижной антенной, фонарик, дрова, печка и огромные залежи журнала «Здоровье».

А в самом дальнем углу, за старинной ширмой с глазастыми и языкастыми драконами, обнаружился даже туалет. Бабушки были на самом деле запасливые. Неясно, чего они опасались, по мне так ядерной войны. А может, обычной войны, трудно сказать. Или к концу света готовились, думали, наступит, а они тут отсидятся до лучших времен.

Одним словом, нам с этими бабушками очень повезло, и, надо признать, с концом света они не сильно ошиблись, а то и совсем не ошиблись, угадали. Только вот куда сами делись?

Я решил не задаваться пустыми вопросами, нам очень сильно повезло – есть где отлежаться. Значит, надо отлеживаться.

– Да… – протянул Костик и закрыл за собой лаз.

Он расправил раскладушки, одну для себя, другую мне.

– Посидим тут пару дней, – сказал Костик и почти сразу заснул.

Я уснул далеко не так быстро, прислушивался. Ни мышей, ни сверчков, ни какого-либо движения. И снаружи тоже. Тишина почти полная – на окраине поселка скрипело что-то деревянное – и все. Не люблю замкнутых пространств, но пару дней продержаться можно.

Но в подвале мы просидели гораздо дольше. Нога у Костика воспалилась изрядно, краснота поползла по сторонам от раны, распухла и ступня, и колено, и ходить он никак не мог. Я опасался, что с ним приключится заражение крови, но с заражением, похоже, пронесло, просто воспаление.

На третий день воспаление достигло пика, колено стало похоже на мячик, Костик скрипел зубами и терпел. Аспирин не помогал, других лекарств не было, Костик лежал, стараясь не шевелить ногой, потому что каждое движение сопровождалось болью. Иногда он впадал в сон, похожий на бред, и снова начинал рассказывать то, что я уже слышал – про отца, про его рацию и про то, что надо уходить на север, только на север.

Ночь прошла неспокойно, я опасался, что Костик начнет кричать и привлечет внимание, однако он не кричал, а только все шептал и шептал, иногда совсем неразборчиво, понятно было лишь слово «север», а под утро он и вообще замолчал, а лишь только скрежетал зубами.

А дальше все наладилось. Следующим днем жар почти спал, да и рана начала заживать, не очень быстро, но все-таки, она затянулась гладкой прозрачной кожей, и Костик стал выздоравливать, спал и ел, питался консервами.

Ну и я.

Питались мы, кстати, неплохо.

Огня Костик благоразумно не разводил, еду готовил следующим образом – с вечера наливал в термос кружку воды, всыпал кружку крупы и хорошенько взбалтывал. К утру крупа разбухала, и Костик вываливал ее в котелок, после чего смешивал с тушенкой. Получалось много, как раз на двоих, мы делили получившуюся бурду пополам и обедали. Плотно ели один раз в день, потом пили компот.

Компоты были кисло-сладкие и не очень насыщенные, вкусные, в компотах старушки явно знали толк. После каждого обеда я вскрывал банку, бережно, чтобы не раздавить стеклянное горлышко, после чего Костик разливал компот по кружкам.

А вечером грызли сухари, оказавшиеся неожиданно вкусными.

Остальное время Костик лежал на раскладушке, повернувшись к пробивающемуся из окна свету. Он пил аспирин и читал журнал «Здоровье». А мне было скучно. Читать я не мог, к тому же журнал «Здоровье» мне никогда не нравился, а потом я не хотел смущать Костика – думаю, картина читающей собаки ему не очень понравилась бы. Поэтому в основном я дремал. Я устроил лежку на кирпичном фундаменте, возле основания деревянной стены. Здесь иногда двигался воздух – как-никак сквозняк, и я мог улавливать внешние запахи. Снаружи не приносило ничего опасного – горечь далеких лесных пожаров, аромат зацветшего по второму разу шиповника, пыль, ничего живого. Мир остановился. Кроме нас с Костиком в этом мире был лишь паук, свивший паутину в углу, между банками с вареньем.

Ближе к вечеру Костик включал приемник и бродил по волнам. В эфире стоял треск, и лишь на длинных концах всплывали китайские переговоры, Китай продолжал существовать. Впрочем, это могло быть и записью.

Перед сном Костик разматывал бинт и протирал ногу водкой. Опухоль рассасывалась медленно, и температура держалась, пусть хоть и небольшая, я чувствовал это даже издали. Сделать ничего было нельзя, только ждать.

Мы и ждали.

Через неделю я начал ощущать некоторое психическое угнетение. От потолка, от полумрака, от всего, что случилось раньше. Возможно, клаустрофобия. Все-таки последние месяцы своей жизни я жил на просторе, дышал воздухом, и такой резкий переход в подвал пользой не обернулся.