Елена Усачева - Большая книга ужасов 2013 (сборник)

Чудовище что-то оттолкнуло от окна.

– А как это – Дом ее?

Янус поморщился.

– Не местная. Приехала откуда-то. Вполне возможно, ее предки здесь жили, и теперь они решили переоформить Дом. Но у них все равно ничего не получится.

– Почему? – Чудовище смотрела на Януса как на божество, вдруг спустившееся с небес.

– Потому что у Дома уже есть хозяин, и он их не пустит.

Янус взял с покрывала сушку, отошел к дверному проему.

– Это тебе, Дом! – крикнул он в темноту и бросил угощение.

Чудовище замерла, готовясь услышать глухой звук падения. Но его не было. Она даже качнулась, став на мгновение той самой сушкой, которая так и не долетела до пола, пропав в призрачном кулаке. Чуть не задохнулась от несбывшегося ожидания услышать звук падения. Но, кажется, никто этого не увидел.

– Любое привидение надо подкармливать, – прокомментировал свои действия Янус. – Особенно наше. Оно сегодня хорошо поработало.

– А разве привидения не питаются человеческими душами? Это же только домовые едят людскую еду.

– Здесь нет домовых, – заторопился всегда все знающий Ворон. – Здесь живут альпы и бородатые гномы барздуки. Если их кормить, они станут следить за хозяйством, мышей гонять, чужаков отваживать.

– Уж лучше мы сами, – буркнула Чудовище, слишком ярко представив бородатого гнома – маленький, страшненький. Ой, только не это!

– Никто не может быть хозяином того, чего нет, – философски изрек Скелет.

– А чего нет? – поинтересовался Ворон и еще голову набок склонил – слушать приготовился.

– Она говорит, что им принадлежал Дом. Но тогда он стоял на улице Эрнст-Вихерт-штрассе. Сейчас этой улицы нет. Теперь она называется улица Гоголя. Тот еще был мистик.

– Так что же это выходит? – заторопился Ворон, собирая вокруг себя камешки. – Мы есть, а ее нет?

– Никого нет. – Янус смотрел в окно.

Чудовище передернула плечами. Как-то все это выходило… не так. Как будто две реальности накладывались друг на друга. И все вроде совпадает. Но вот здесь они есть, а там их нет и быть не могло.

– Скелет, спой что-нибудь, – попросил загрустивший Ворон, видимо, тоже представивший себе такую картинку – мир, но без них.

Словно из воздуха у Скелета в руках появилась губная гармошка. Она запела песню «Длинного вечера».

Они сидели на покрывале около окна и смотрели на улицу. Там, за кронами старых тополей, как за границей, начиналась жизнь. Бежали машины, шаркали шаги поздних прохожих, на той стороне улицы в домах загорались огни. И только этот Дом, как притихший вор с добычей, равнодушно смотрел пустыми глазницами окон в темнеющее небо. Он дремал, вернувшись в прошлое. Где звучали другие шаги, где по-другому гудели машины, не так громко смеялись, не на том языке говорили.

Белобрысая стояла под тополями. Она никогда ничего не боялась, и сейчас ей было непонятно, что такого произошло с ней в этом Доме, что она не смогла побродить по этажам, которые теперь принадлежат ей. Через неделю, через две здесь появятся рабочие, Дом наполнится голосами, шварканьем инструментов, звоном железа. Месяца не пройдет, как он превратится в розовостенного красавца с блестящими окнами, с веселым многоголосьем коридоров, с вызывающе красной черепичной крышей.

Она достала из кармана старую затертую фотографию. Под тополями было темно, и что там, на этой мятой картонке, не разобрать. Но она и так знала. Там был Дом с двумя тугими бровями лестниц, ведущих на первый этаж, с густо заросшим палисадником, с матовой поверхностью пруда, по которому плывут белоснежные цветы кувшинок. Из-за Дома выглядывает старик-дуб, тянет к крыше корявые ветки. Под деревом почти невидимый стоит дворник. А на первом плане девочка с огромным бантом, в тугом крахмальном платье, прижимает к груди мишку чуть ли не в рост себе. У нее большие немного испуганные глаза.

Папа обещал, ее Дом будет таким же, как прежде. И никакой улицы Гоголя! Только Эрнст-Вихерт-штрассе.

Белобрысая с ненавистью посмотрела на мрачную развалину. Совсем скоро все изменится. И нечего ее пугать. Нет никаких привидений. У них тут в Калининграде о чем ни заговоришь, все сводится к привидениям. Они в каждом доме, за каждым углом. Но ведь так не бывает!

Утро выдалось ясное. От реки веяло прохладой. Смиля потянулась, вспоминая стремительно ускользающий сон. Там было что-то про Ворона, про печальное привидение и про непонятную девочку, столько времени проторчавшую под окнами Дома. Смиле снилось, что она кружит по разбитым комнатам Дома почему-то одна. Наверное, остальные поблизости, потому что без них она бы и шагу по Дому не сделала. Но она идет и идет, заглядывает в комнату, перевешивается через перила, вслушивается в умирающие звуки. Никого. Она бежит по коридору, замирает перед поворотом, понимая, что ее сейчас там встретит нечто страшное. Навалится, не даст дышать, подавит, и Смиля уже никогда не выберется из своего сна.

Мысль о том, что это сон, на мгновение выдернула ее из кошмара – колотится сердце, сбивается дыхание, подушка влажная, одеяло жаркое и тяжелое. Она понимала, что вот-вот проснется, но сон захватил ее снова, опустив на новый уровень, где почти невозможно ходить, где призрак неминуемо настигал ее, хватал липкими руками.

Смиля задохнулась… и открыла глаза. Солнце, лето. Она откинулась на подушку. Всего лишь сон.

Какое неприятное пробуждении… как бьется сердце. Волнение вместе с непонятным сном уплывало из ее памяти, просачиваясь сквозь наволочку и подушку, застревало холодным сквозняком в волосах. Что ее так напугало? Что произошло? Что заставило сердце стучать?

Забылось. Значит, не так все это и важно!

Солнце выгнало холод из рук и груди, и уже хотелось улыбаться, а не вспоминать виденное, гадая о тайных знаках и приметах.

Дурацкий Дом, месяц не отпускавший ее от себя, снова манил. Улица Гоголя, почти центр, район богатых особняков, и вдруг – развалины, которые не спешат обзаводиться хозяевами. Где такое еще увидишь? Почему этот Дом никто не покупает, не строит на этом месте крутой особняк, какие возвышаются справа и слева? Почему никто не берется ремонтировать старые стены, вставлять в оконные проемы стекла, не штукатурит фасад? Не чистит прудик? Не подстригает кусты? Не обрезает ветки на деревьях?

То-то и оно! Без скелета в шкафу не обошлось. Видать, плюнула пролетающая мимо ведьма и заколдовала. Бродят туда-сюда легенды, шепчут в уши напуганных людей разное. А улица-то тихая, машина лишний раз не проедет. А все почему? Боятся… Знать – не знают, но стараются обходить стороной.

Слухи, сплетни, а то и легенды роятся над линялыми крышами старых домов. Был и военный оркестр с выбросившимся из окна горнистом, и полковник, покончивший с собой, и тридцатилетнее запустение. Вот и деревья ухитрились вырасти так, что Дом год от года становится все незаметней. И ладно бы в этом Доме жило какое-нибудь зло, как любят показывать во всех этих глупых фильмах. Нет ничего. Были они там и днем, и ночью. Ни проклятий, ни тайного убийства. А секреты – так они в каждом старом доме хранятся. Кёнигсберг местные жители оставляли в двадцать четыре часа. По контрибуции земли Восточной Пруссии отходили победившему во Второй мировой войне Советскому Союзу, всех немцев и зажиточных пруссаков отсюда выгнали за сутки. А потом долго гоняли по подвалам потерявшихся мальчишек, отлавливали, вышвыривали из страны. Все, что не успели взять с собой, закопали. Может, напоследок кто из местных, в спешке увязывая тюки, и проклял завоевателей. Сами виноваты, нечего было в войну вступать, фашистов поддерживать. Так что все их проклятия пустые. Живут люди в домах, ничего не происходит. Ну да, бродят где-то призраки оставленных духов, бормочут недовольно, скрипят старыми ступенями. Но что могут призраки? Ничего.