Клайв Баркер - Абарат: Первая книга часов

Они прошли в конец коридора, к лестничной площадке. Узкую лестницу освещала одна-единственная лампочка, однако даже в тусклом желтоватом свете трудно было не заметить трещины на потолке, выкрашенном масляной краской, и выцветшие обои.

Кэнди чуть было не брякнула, мол, неудивительно, что администрация гостиницы старается не селить постояльцев в эту часть здания, но очень вовремя вспомнила, как мать советовала ей придержать язычок.

Они поднимались по скрипучим ступенькам. Ступеньки были высокими и крутыми.

— Пора бросать курить, — отдуваясь, сказала Норма. — Надо же, совсем из сил выбилась.

На верхней площадке было всего две двери. Одна вела в номер семнадцатый, другая — в девятнадцатый. Норма протянула Кэнди универсальный ключ.

— Самой, поди, хочется отпереть?

— Еще бы!

Кэнди взяла ключ и сунула его в замочную скважину.

— Замок заедает немного, ты ключик подергай легонько влево, вправо...

Кэнди так и сделала. Пришлось немного повозиться, но замок все же поддался. Раздался щелчок, и скрипучая дверь номера девятнадцатого отворилась.

В комнате царила тьма, воздух был спертый, застоявшийся.

— Почему бы тебе не войти и не раздвинуть шторы, милая? — спросила Норма, забирая у Кэнди ключ.

Кэнди немного помедлила, чтобы глаза привыкли к темноте, а потом в несколько осторожных шагов пересекла комнату. Тяжелые шторы оказались насквозь пропитаны пылью и грязью, их наверняка много-много лет не снимали и не сдавали в стирку. Прикасаться к ним было неприятно. Кэнди дернула занавеску в сторону. Кольца нехотя заскользили по карнизу, не менее пыльному и грязному. Оконное стекло, сквозь которое Кэнди выглянула наружу, было тусклым и мутным. Его давным-давно не мыли.

— А сколько времени прошло с тех пор, как тут в последний раз кто-то останавливался? — полюбопытствовала она.

— Знаешь, — задумчиво пробормотала Норма, — за все время, что я работаю в этой гостинице, не припомню, чтоб сюда хоть раз кого-то поселили.

Кэнди смотрела в окно. Открывавшийся вид был столь же безотраден для ума и сердца, как и тот пейзаж, что простирался за кухонным окном дома номер тридцать четыре по Последовательной улице, в котором она жила. Под самым окошком виднелся маленький дворик, примыкавший к задней стене гостиницы. Посреди дворика возвышалось штук шесть мусорных контейнеров, доверху заполненных всевозможными отходами, а рядом с одним из них валялась прошлогодняя рождественская елка, вернее, ее оголенный коричневый скелет с остатками мишуры и комками искусственного снега. За оградой двора находилась Линкольн-стрит. Кажется, Линкольн-стрит. Лабиринты старого корпуса гостиницы совершенно сбили Кэнди с толку, и теперь она уже не могла сказать точно, что в какой стороне находится. По улице проезжали машины — за низкой оградой мелькали их крыши. А на противоположной стороне виднелась аптека, торгующая медикаментами по сниженным ценам. Аптека не работала — ручки дверей стянуты цепью с висячим замком, полки пусты.

— Вот в этой комнате, — сказала Норма, выводя Кэнди из задумчивости, — и жил Генри Мракитт.

— Он часто останавливался в этой гостинице?

— Насколько мне известно, только один раз. Но ручаться не могу, так что в этом вопросе на меня лучше не ссылайся.

На взгляд Кэнди, номер и впрямь был не из тех, куда хотелось бы возвращаться еще и еще. Тесная, убогая комнатушка. Узкая кровать у стены, в уголке стул, на сиденье которого кто-то взгромоздил черно-белый телевизор. Напротив — еще один стул, на нем, прямо посреди сиденья, красовалась переполненная окурками пепельница.

Проследив за ее взглядом, Норма пояснила:

— Некоторые из служащих приходят сюда во время своего получасового перерыва, смотрят всякие сериалы.

— Значит, они тоже не верят, что в комнате появляется призрак?

— Правильней будет сказать, — усмехнулась Норма, — что независимо от своей веры в наличие здесь привидений они сюда приходят и проводят здесь время.

— А там что? — Кэнди кивком указала на дверь в одной из стен.

— Сама посмотри.

Кэнди открыла дверь и шагнула в крошечную ванную. Из зеркала над грязной раковиной на Кэнди смотрело ее собственное отражение. В полумраке, царившем в тесном помещении, глаза казались почти черными, а волосы, длинные и темные, следовало бы подстричь. Но собственное лицо ей нравилось, даже и при таком скудном освещении. Улыбка у нее была материнская, такая же открытая и дружелюбная, а хмурилась она, точь-в-точь как отец. Билл Квокенбуш всегда сдвигал брови, когда ему случалось задремать после нескольких бутылок пива. И конечно, Кэнди втайне гордилась своими глазами. Ведь редко когда встретишь человека с разноцветными глазами, тогда как у нее левый был темно-карий, а правый голубой, хотя в зеркале они и поменялись местами.

— Ну что, налюбовалась собой? — со смешком спросила Норма.

Кэнди поспешно выскочила из ванной, закрыв за собой дверь, и, чтобы скрыть смущение, принялась строчить в блокноте. «На стенах в номере девятнадцатом нет обоев, — писала она, — штукатурка просто выкрашена белой краской, которая потрескалась и облупилась от времени». На одной из стен виднелся нелепый абстрактный рисунок — какие-то пятна, — нанесенный на штукатурку бледно-розовой краской. Ну и ну, подумала Кэнди. Трудно себе представить более мрачное и неуютное помещение.

— А что вы знаете о самом Генри Мракитте? — спросила она.

— Не так уж много, — ответила Норма. — Дед его основал наш город. Говоря по правде, все мы живем здесь только потому, что Уоллес Мракитт однажды вдруг решил, что кочевая жизнь ему надоела. Если верить рассказам, как-то глубокой ночью под ним пала лошадь, и ему просто не осталось ничего другого, как остановиться на ночлег. А потом на месте своей ночевки он взял и основал город. Просто так.

Кэнди улыбнулась. Зная Цыптаун, не составляло труда поверить в эту нелепую историю.

— Значит, Цыптаун существует на земле только потому, что под Уоллесом Мракиттом пала лошадь?

Норма невесело усмехнулась.

— Похоже, что так. Здесь уж ничего не убавишь и не прибавишь. Но Генри Мракитт очень гордился, что город назван в честь его деда. Всегда этим хвастался.

— А потом он стал называться иначе...

— Да-да, сейчас мы и до этого дойдем. Сказать по правде, жизнь бедняги Генри до самого его последнего дня была цепью несчастий и катастроф. Сначала от него ушла жена, Диаманда. С тех пор ее больше никто не видел, и никто не знает, куда она подевалась. А потом, в декабре тысяча девятьсот сорок седьмого, городской совет принял решение переименовать город. Для Генри это было большим ударом. В канун Рождества он снял этот номер в гостинице, вселился в него, да так и не выехал отсюда.