Владислав Крапивин - В глубине Великого Кристалла. Помоги мне в пути [сборник litres]

И я, хлопая расстегнутой штаниной, вышел к переднему краю эстрады…

Это сейчас поют с микрофоном. Приплясывает солист и черную грушу чуть ли не в рот пихает, словно обглодать хочет. Хоть ты шепотом слова произноси – техника вывезет. А тогда надежда была лишь на голос, который от природы. Хорошо, когда он есть. У меня был… Даже долгое стояние в ледяной воде не тронуло его ни малейшей хрипотцой…

Я мельком глянул на слушателей и стал смотреть поверх голов. Краем глаза видел и Эльзу Оттовну, по-дирижерски вскинувшую руки. Наш баянист Олег Иванович заиграл вступление. И я, дождавшись своего мига, запел:

Наверно, в этот, в последний раз я пел лучше, чем когда-нибудь в жизни. Потому что сейчас песня была не про Джима, а про меня. Мое прощание. Светлая печаль. Ясное понимание, что открывшийся путь – неизбежен…

Теперь уже будто и не я пел. Я слышал себя со стороны, а сам прищуренно, сквозь появившиеся на ресницах капельки смотрел вдаль: выше зелени, в чистое небо. Туда, в голубизну, уходили серебристые рельсы. И сливались – далеко-далеко, в бесконечности. И там, в точке слияния, горела белая солнечная искра…

Но я не только эту искру видел. Там еще шел кто-то, спешил за грань пространства.

Я взглядом пробил расстояние… И вспомнил, как шли мы с мамой по шпалам из леса и я отстал, потому что решил в кустах у насыпи выбрать палку для лука. А когда опять оказался на рельсовом пути, мама была уже далеко впереди. Шла, слегка склоняясь набок от тяжести корзины в правой руке. Я кинулся следом…

Я кинулся и сейчас! Главное – обогнать свет, чтобы рельсы не успели разойтись! Тогда время обернется вспять, я догоню, удержу!.. Белая искра солнца стремительно разгорелась, надвинулась, охватила светом, и он поднял меня как на крыльях…

Мы шли по тускло освещенному подземному коридору, минуя один за другим овальные шлюзы. Юджин оглянулся наконец:

– Ну как? Протискиваешься?

– Представь себе… – выдохнул я. Давно уже привык я к шуточкам о своей фигуре и даже гордился ею. Так же, как и застарелым остеохондрозом. И на Юджина не обиделся. Тем более что он по характеру как был мальчишкой, так им и остался…

Я знал его еще десятилетнего; этакое было костлявое существо кофейного цвета, с выбеленными зноем волосами и бесенятами в карих глазах. Мы общались тогда друг с другом как приятели, хотя Юджин (Юджик, Южка) годился мне во внуки. Он и был внуком, только не моим, а Валентина Сапегина – руководителя Группы основного программирования (ГОП) и командира всей базы (по совместительству).

Вообще-то мальчишку звали Юриком, а Юджин – это кличка. На базе всем давали клички – отчасти по традиции, а также из соображений секретности. Секретность была доведена до полного идиотизма. Мы даже считались сотрудниками Ведомства безопасности, хотя ни сам Генеральный комиссар Ведомства, ни все оно, вместе взятое, понятия не имели, чем наша группа занимается… Господи, да и у самих-то у нас порой такого понятия не было: работали часто вслепую, интуиция выручала, а еще вдохновение. А иногда, как выражался Валька Сапегин, «стопроцентный авантюризм». И если бы секретность была нарушена и лучшие специалисты всех разведок в самых цивилизованных странах принялись бы изучать наши программы, то смотрели бы на них, как годовалые младенцы на дощечки с письменами острова Пасхи. Потому что в известные науке параметры наши проблемы не укладывались вовсе…

База располагалась на территории археологического заповедника. Точнее, под территорией: в подземельях древнегреческой крепости, в минных галереях времен Первой осады и глубоких ангарах времен Второй мировой… Только для «Иглы» с Конусом вырыли специальную шахту. Это была святая святых – цель и смысл нашего многолетнего колдовства.

Места хватало. Ракушечные и туфовые толщи Полуострова за три тысячи лет были изрыты внутри, как старая причальная свая морскими червями. В глубину не проникала ни малейшая вибрация – это было главное условие настройки Конуса. Наверху грызли культурный слой студенты-практиканты, бродили толпы туристов, и никому в голову не приходило, что железная дверца в торце сложенного из ракушечника сарая, украшенная трафаретной надписью «Служебное помещение», ведет не в кладовую с шанцевым инструментом и не в комнату с электропитанием здешнего музея, а в кабину лифта, соединяющего привычный солнечный мир с межпространственным вакуумом. Точнее, с лабораторией, где восемь почти свихнувшихся типов пытались существование этого вакуума доказать. Доказать, а затем соединить новую теорию с теорией темпоральных барьеров и понятием многомерных пространств – чтобы в конце концов связать все это в программу, условно именуемую термином «Бур».

Никто из нас не знал, какова вероятность удачи. Ясно только было, что шансов – меньше половины. И потому секретность секретностью, а денег давали гроши. Тем более что в наступившее смутное время их никому не хватало, денег-то. К тому же почти всем представителям сменявших друг друга правительств было вообще непонятно, для чего мы занимаемся своей чертовщиной. Столько средств ученая братия ухлопала без всякого толка в космонавтику, а тут еще это…

Мы нищенствовали, проклинали все правительства и Академию и… вкалывали. Порой доходило до смешного. Рокки – наш многомудрый Женька Рокалов – ухитрился смастерить сложнейший отметчик темпоральных корпускул из разбитого плеера, стеклянной банки от компота и листа фольги от дефицитной в ту пору шоколадки…

А Конус, несмотря ни на что, рос и впитывал в себя все, что мы насочиняли в своих почти бредовых гипотезах. И выстраивал это по-своему – порой с такой неожиданной логикой, что мы только ахали: «Ай да дядя Кон, голова редькой вверх!» А дядя Кон начинал понемногу проявлять не только техническую, но и философскую премудрость. И подавал надежды…

Последние три месяца до Ухода, когда стало уже ясно, что это получилось, были для меня временем лирики и отдохновения. Свои дела по навигационной настройке я закончил. Оставалось ждать. И я бездельничал один или с Юджином.

В то лето в заповеднике было пусто. Практиканты на раскопки не приехали, туристы появлялись редко. Время наступило тревожное, бестолковое, непонятное. Республики все чаще выясняли отношения с помощью бронетехники и реактивных установок, на Полуострове бурлили митинги и забастовки и не хватало хлеба. Несколько правительств возымели намерения делить Южный Военный флот (ЮВФ), стоявший в здешних глубоких бухтах. А ЮВФ сам не мог решить: делиться ли ему, или оставаться единым и никому не подчиняться, или объявить себя принадлежащим какой-то одной республике. Иногда сизые стальные корабли выходили на внешний рейд, угрожающе ворочали орудийными башнями и разносили над водой неразборчивые мегафонные команды. На крейсерах и авианосцах порой по нескольку раз в день меняли разноцветные кормовые флаги недавно возникших держав и коалиций…