Джеральдин Маккорин - Где кончается мир [litres]

Мурдо смял свою шапку в ладонях и приблизился к Джон, сутулясь из-за низко нависающего потолка – смиренный поклонник во всех смыслах.

– Для меня было бы честью, мэм, – сказал он, отчего Кеннет немедленно покатился с хохота.

– Ты? Ты меня блудницей назвал и Иезавелью! – взвизгнула Джон и швырнула в Мурдо птичьей костью. Слова заскакали по пещере, и эхо ударило его по затылку: ему пришлось схватиться рукой за потолок, чтобы удержать равновесие. Джон, успокоившись, уселась обратно на своё место и прямо спросила Куилла, что думает он .

– Я думаю, что если когда-нибудь выберусь отсюда, то поеду в самое плоское в мире место, где нет ни пригорков, ни холмов, а торфа так много, что можно шесть раз вглубь копнуть, и зима длится два дня. И чтобы там были медведи. Хочу поглядеть на медведей. Если хочешь моего мнения – Мурдо отличный крепкий парень.

Как бы он ни был честен, Джон его ответ явно не удовлетворил. Она уставилась на свои колени и шмыгнула носом.

Донал Дон, надеявшийся уладить это дело побыстрее, задал Джон полезный, по его мнению, вопрос:

– А что тебе нравится в мужчинах, можешь ты сказать? Чтоб птиц ловко ловил? Был образованный? Церковь любил и всякое там?

– А её -то чего спрашивать? – перебил Кеннет. – Пусть будет всем женой по очереди. Сегодня с ней я, завтра – Калум.

Мистер Фаррисс, не вставая, прямо на четвереньках кинулся на него, злой, как собака.

– Похотливый ты козёл! У меня у самого дочери! Джон тебе не овца! Она дочь Агнес Гиллис!

Но Кеннету охальство совсем затуманило голову.

– Глядеть глядите, ежели хотите, мистер, но играть не могите – вы же человек женатый и всякое такое.

Джон прижала колени к груди и спрятала в них лицо, надеясь стать невидимой. Кеннета закидали градом птичьих костей, но, казалось, это ничуть его не смутило. Сыпля сальностями больше остальных, он считал себя самым взрослым среди всех – самым мужественным из мужчин – и почему-то самым главным.

Мурдо наугад пнул Кеннета, не вставая, но дотянулся лишь до подошвы его башмака, и то по касательной. Но к его огромному удовлетворению, Кеннет взвизгнул, как чайка, и продолжал визжать, пока все морщились от шума и таращились на него, пытаясь разгадать его новую выходку.

Но Кеннет всё никак не прекращал орать.

До Куилла, окутанного пеленой лихорадки, звук доносился словно издалека, но зато вместе с запахом. Его очень заинтриговал тот факт, что капли пота и влага из носа стекали по его лицу и шее вниз , а этот запах пробирался вверх – по ноздрям и прямо в мозг, вместе с мыслями о Соэйских овцах, их гниющих и кишащих червями коротких хвостах.

– Он гниёт, – сказал он. – У Кеннета копыта гниют. – Куилл смутно понимал, что это звучит бессердечно, но в голове у него не было места состраданию – всё занял смрадный запах и Кеннетовы вопли. Кроме того, он произнёс это слишком тихо, и никто не услышал. – Ноги. Ноги , – сказал он погромче. – Ногам его конец пришёл. – Потом приступ кашля заставил его замолчать.

Это была чистая правда. Кеннет отморозил пальцы. Он всеми силами сопротивлялся попыткам птицеловов стянуть с него башмаки, обзывал их ворами (и того похуже) и отползал на локтях вглубь Хижины. Но его выволокли за лодыжки, и несколько мальчишек взгромоздились на него – при этом младшие совершенно не понимали зачем, а старшие вспоминали старые обиды на задиру.

Ни неведения, ни ехидства не хватило им надолго. Когда башмаки оказались сняты, они увидели, в каком жутком, гангренозном состоянии находятся ноги Кеннета. А когда Дон достал свой поломанный нож и заточил его короткое лезвие о стену, они уже не чувствовали ничего, кроме ужаса и сочувствия. Дон подержал заострённое лезвие в пламени свечи, и оно почернело от маслянистой сажи. Потом, вынужденный орудовать одной рукой, он принялся отпиливать пальцы от обмороженных ступней Кеннета.

Юан стоял рядом, нечленораздельно бубня какие-то молитвы, а потом выбежал из пещеры – его стошнило.

Но, отрезав первый палец, Дон выронил нож, подобрал обрубок и бросил его через всю пещеру в Фаррисса.

– Мне рук не хватает. Придётся тебе.

Фаррисс мгновенно выпрямился, лицо у него свело от дурноты. Но он не выдавил ни возражений, ни отговорок.

– Я знаю, – сказал он.

Он так же упорно боролся со своей совестью, как Кеннет – со своими мучителями. Фаррисс подполз к нему, взял у Донала Дона нож и довершил ампутацию, а с его верхней губы скатывались солёные слёзы и капали на серые разлагающиеся ступни Кеннета.

Лаклан решил, что пациенту не помешает знать, как идёт операция.

– Вот три, а вот и четыре… – чтобы Кеннет был в курсе, когда всё кончится: – И шесть, и семь, и восемь…

Это не помогало. Кеннет извергал слова и звуки, как одержимый извергает демонов – в точности так же жутко. Каждый мальчишка знал, что обморожение может вселиться и в него, ведь Стак до сих пор частенько облачался в ледяной доспех. Они тоже могут лишиться пальцев на ногах, на руках, носа, уха…

Куиллиам наблюдал за отвратительным обрядом словно в телескоп или с другого конца длинного тёмного коридора и думал, что стекающий по его подмышкам пот – это наверняка кровь, потому что теперь он чуял ещё и её запах. Он слышал, как они спорили, стоит ли пустить белую ткань на повязки – и решили, что нет, на том основании, что она вся перепачкана птичьим помётом и что им по-прежнему нужно ловить кайр. Сошлись на том, чтобы воспользоваться повязкой мистера Дона, потому что рука у него кое-как срослась. Перед перевязкой Фаррисс потратил последнюю каплю масла глупыша на то, чтобы дезинфицировать покалеченные ступни Кеннета. Юан, вернувшийся с площадки перед Хижиной, увидел это и одобрительно кивнул.

– Иисус омывал ноги своим ученикам, – тихо сообщил он.

– Заткнись, Юан, – велела Джон, прижимая засаленные волосы ко рту. – Подбери-ка лучше остатки и выбрось на улицу.

– Не могу!

– Тогда просто заткнись, – сказала она и сделала всё сама.

В тот день к вопросу брака они не возвращались.

Калум и Мурдо по-прежнему с точностью знали, где находится Джон, и таскались за ней, как псы в охоте, но такие отощавшие и блохастые псы, что от паразитов они зудели сильнее, чем от любовных стремлений. Джон даже смогла наслаждаться их вниманием. Но когда на следующем Парламенте этот вопрос снова подняли, Донал Дон резко оборвал обсуждения, объявив:

– Джон обдумает этот вопрос и сообщит нам своё решение…

Джон яростно выдохнула, приподнялась на коленях и начала оттирать со стены свою праздничную королевскую корону.

– …когда мы вернёмся на Хирту , – договорил Дон.

И Джон плюхнулась на место так решительно и непреклонно, что её бёдра громко шлёпнулись друг о друга.