Алла Озорнина - Призраки из прошлого и другие ужасные истории [litres]

– Подведем итоги, – произнес отец. – У матери Епанчинцева было трое детей. Старший, Василий, уехал в Благодатный, результатом чего было рождение Зинаиды и ее дочери, внучки горного инженера. Так?

– Так.

– Тогда получается, что ни мы, ни этот странный учитель, как ты говоришь, не являемся прямыми наследниками Епанчинцева. Мы продолжаем род либо его брата, либо сестры. То же самое касается и улетевшего учителя. И с этим, сын, ну, то есть чьими наследниками мы являемся, нам придется разбираться.

Если честно, мне не очень-то хочется быть в родстве с этим типом, но тут уж ничего не поделаешь. Как говорится, родственников не выбирают.

Но что же все-таки произошло в шахте перед тем, как меня освободили? Почему я ничего не помню? Эти вопросы не дают мне покоя. И еще больше не дает покоя опасение, что я никогда этого не узнаю.

И вот сегодня мне звонит профессор Политатуйко и говорит:

– Давай-ка, Петр, беги скорее сюда. Важное дело.

Оказалось, что в НИИ на днях пришел какой-то новый прибор, который не только позволяет «разблокировать» память, но и показать человеку, что же с ним было.

Он снова зовет Татьяну Павловну, которая опять прикладывают к голове какие-то пластины. Мое дело только лежать и не двигаться.

Потом Политатуйко приглашает меня в свой кабинет, закрывает шторой окно и включает экран. Я вижу чуть заметную светящуюся фигуру человека – моего спасителя. За ним в темноте медленно пробираюсь я. Понятно, идем по квершлагу. Но, оказывается, это не все действующие лица, потому что за мной тоже кто-то идет, и я, судя по всему, даже не догадываюсь об этом.

Спаситель подводит меня к какому-то месту и показывает на что-то рукой. Я вынимаю камень, и тут тот, кто следовал сзади, отталкивает меня и просовывает руку в образовавшееся пространство. Я слышу свой голос:

– Геннадий Борисович, это вы? Как вы тут… – короткая пауза, потом радостное: – А, это галлюцинация!

– А вот и нет! – отвечает Геннадий Борисович и громко и неприятно смеется. – Никакая не галлюцинация, это я и есть.

– А, понял! – опять радуюсь я. – Вы ведь с отрядом спасателей, да?

Учитель опять громко и страшно смеется.

– Вот он, мешочек-то! – возбужденно произносит он и опять начинает хохотать. – Наконец-то! А то ведь приехал сюда на несколько дней, а проторчал больше полугода! А денег-то сколько угробил, батюшки! – он тяжело дышит, потом продолжает. – Все из-за ваших придурков – поперлись сюда за пустой породой! Теперь все! Отчитаюсь перед Шахматистом – и домой, в Питер.

Он прижимает мешочек к груди.

– Но ведь теперь, Геннадий Борисович, вы всех отсюда отпустите, да? – спрашиваю я, и в моем голосе слышатся нотки надежды.

Учитель опять начинает хохотать.

– Оборзел, что ли? Чтобы у меня и золото отняли, и привлекли к ответственности за похищение людей? Дурак ты, Петька! Думаешь, почему я все это тебе рассказываю? Да потому, что не жилец ты больше! Ни ты, ни твой дядя Миша, ни Смирнов, ни Георгий с Григорием, ну и еще кое-кто! Ведь, Петр, как только я выйду из шахты (а я-то знаю, как отсюда выбраться!), так эту Серебряную гору и взорвут!

Тут, видимо, до меня кое-что доходит, и я опять спрашиваю:

– Подождите, так это вы – Шеф?

– А кто же еще? Конечно, я!

– А кто Шахматист?

– Много будешь знать – скоро состаришься. А, впрочем, тебе это не грозит – жить осталось полчаса – час, не больше! Ну все, бывай!

И тут я бросаюсь к нему, хватаю за грудки и кричу (вот, ничего себе, у меня, оказывается, какой голосище!):

– Тогда и вам отсюда не выйти! Нас найдут вместе!

– Да не смеши ты меня! – опять оглушительно хохочет Геннадий Борисович. – Я чемпион Санкт-Петербурга по дзюдо! – и моментально укладывает меня на лопатки.

Но я не собираюсь сдаваться, колочу его по спине изо всех сил и кричу, что не позволю ему выбраться из шахты и что мы сгнием здесь оба.

И тут я вижу, что на потолке, метрах в двух от нас, висит огромный кусок породы, вдоль которого пролегла трещина, с каждой секундой она становится все шире и шире. А в следующее мгновение рядом со мной появляется мой спаситель, он прикасается к моему запястью, и я отталкиваю от себя учителя с такой силой, что он отлетает в сторону.

– Так нечестно, – кричит учитель. – Тебе опять помог ЭТОТ! Эй ты, инженеришко, я тоже тебя вижу!

И в этот момент кусок породы падает и отделяет нас друг от друга.

– Геннадий Борисович! – кричу я. – Вы живы?

Из-за каменной перегородки доносится каскад ненормативной лексики.

– Увидимся! – говорю я, снова оставшись в абсолютной темноте. Теперь я почти не вижу себя на экране.

Из-за завалов продолжают доноситься проклятия.

И тут опять появляется желтоватый, чуть заметный силуэт спасителя, он делает мне знак рукой и плывет куда-то вперед. Я понимаю, что он показывает мне дорогу, и безоговорочно следую за ним. И очень скоро выхожу к главному выходу.

«Фильм» заканчивается, и только сейчас я чувствую, как по щекам текут слезы. Так, значит, Шеф вовсе не тот странный учитель, который ронял классный журнал! Выходит, Шеф – это Геннадий Борисович, которому я так верил! И он оказался преступником!

В груди у меня что-то сжимается так, что становится трудно дышать. Я понимаю, что это больно моей душе. Так, наверное, бывает, когда человек, которому ты полностью доверял, оказывается обманщиком. А в моем случае и того круче – преступником.

И тут я вспоминаю эпизод, когда Геннадий Борисович предложил свозить меня на Серебряную гору на школьной машине. Может, он уже тогда решил свести со мной счеты, чтобы не лез, куда не надо? Вряд ли. Скорее всего, он довез бы меня до подножия горы, чтобы я увидел, что вход туда завален, и все. Но ведь это только мои предположения, и, конечно же, я никогда не узнаю, что на самом деле собирался сделать учитель.

– А сейчас-то он где? – спрашиваю я, вытирая слезы.

– На обследовании. Нервный срыв у него. Ну а потом, конечно, его ждет суд.

– А кто такая внучка моего спасителя?

– А ты до сих пор не догадался?

– Нет…

– Да ну! Это баба Груня. Вспомни, как на нее реагировали твои электроды.

Я напрягаю память, но… бесполезно.

– Эх ты! – говорит Политатуйко. – Электроды реагировали на приближение твоих родственников – это было заложено в их программе.

Значит, внучка Епанчинцева – баба Груня. Я вспоминаю выпавшую из книги дяди Миши газетную статью с фотографией молодой шахматистки Агриппины Веселовской. Так вот почему она взяла кличку Шахматист!

И тут у меня возникает еще один вопрос:

– А что было бы, если бы дневник Епанчинцева так и остался в Австралии у его праправнучки? Ведь только вы согласились найти меня.

– Если честно, Петр, ты был обречен. Но ведь жизнь каждому дает шанс что-то в ней изменить, порой даже в самый последний момент, как это произошло с тобой. И тот, кто использует этот шанс, выходит победителем.