Эдит Несбит - Мокрое волшебство [litres]

– В чем дело? Ну что там еще? – спросила русалка ворчливей, чем обычно.

– Кто тут? О-ей, кто? – выдохнул Фрэнсис, дергаясь в хватке невидимого противника.

И из черной тени живой изгороди донесся простой и страшный ответ:

– Полиция!

Вряд ли можно представить себе ситуацию более печальную, чем та, в которой оказались Мавис и Фрэнсис. Русалка, свернувшаяся калачиком в сухой тачке вдали от родной стихии, тоже не купалась в роскоши, и все-таки ей было не хуже, чем тогда, когда лассо впервые обвилось вокруг ее рыбьего хвоста. Но дети! Они бросили вызов ночным страхам, пустившись в это предприятие с безмерной отвагой, их отчаянная вылазка почти увенчалась успехом, они вытащили русалку, успех казался таким близким – не дальше моря, а оно, если уж на то пошло, находилось в четверти мили отсюда. Всего четверть мили отделяло их от успеха, а теперь от их губ отвели кубок победителя, венец победы сорвали с их голов… И кто? Полиция!

Это было воистину жестоко. И, хуже того, – опасно.

«Мы проведем ночь в камерах, – с отчаянием подумала Мавис. – А что сделает мама, когда выяснится, что мы исчезли?»

«Камеры» представлялись ей подземными темницами – темными, сводчатыми, сырыми, где кишат жабы и ящерицы и куда не проникает дневной свет. Именно так описываются подземелья в книгах про инквизицию.

Когда голос из кустов произнес: «Полиция!» – воцарилась ошеломляющая тишина. У Фрэнсиса пересохло во рту (как будто он ел крекеры, объяснил он потом), и ему пришлось сглотнуть, прежде чем он сумел выдавить:

– За что?

– Отпустите его! – попросила Мавис невидимого врага. – Мы не убежим. Правда, не убежим.

– Вы не можете, – сказала русалка. – Не можете меня бросить.

– Отпустите! – взмолился Фрэнсис, извиваясь.

И вдруг Мавис метнулась вперед, схватила за запястье вцепившуюся в брата руку и яростно прошептала:

– Ты вовсе не полицейский! А ну, вылезай из куста! Вылезай, кому говорят!

Она потащила за руку, и тот, кто вышел из кустов, действительно оказался вовсе не полицейским. Он был маленьким и худым, тогда как полицейские почти все высокие и крепкие. Вместо синего мундира, какие носят наши «бобби», [9] «Бобби» – прозвище английского полицейского. он носил вельветовые бриджи и твидовый пиджак. В общем, это был просто маленький мальчик.

Фрэнсис облегченно захихикал.

– Ах ты, маленький… звереныш. Как ты меня напугал!

– Сам звереныш, чтоб ты знал! Не говоря уже об этой хвостатой, – ответил мальчик.

Мавис показалось, что он говорит не враждебно.

– Ха! Здорово я вас достал? А она вас еще не покусала и не шарахнула своим макрелевым хвостом?

И тут они его узнали. Маленький Мальчик с Блестками! Только теперь, когда он был не в цирке, его одежда, конечно, блестела не больше, чем наша с вами.

– Зачем ты это сделал? – сердито спросила Мавис. – Вел себя, как последний паршивец.

– Я же не просто взял да устроил шуточку, – объяснил мальчик. – Сегодня днем вы болтали без умолку, я подкрался, подслушал и подумал: а чего бы мне к вам не присоединиться? Но я сплю как убитый после всякой там верховой езды и кувыркания, и проснулся только тогда, когда вы ее уже умыкнули. Тогда я срезал путь вдоль изгороди, чтобы вас перехватить. И вот я здесь. Я застукал тебя на месте преступления, а, приятель?

– И что ты собираешься делать? – напрямик спросил Фрэнсис. – Рассказать отцу?

Но Мавис подумала, что мальчик, похоже, еще ничего не сказал отцу и, возможно, не скажет.

– У меня нет отца, – ответил Мальчик с Блестками, – и матери тоже.

– Если вы достаточно отдохнули, лучше идите дальше, – вмешалась русалка. – Я тут просыхаю до костей.

Мавис поняла, что для русалки просохнуть до костей так же плохо, как для нас – до костей промокнуть.

– Мне очень жаль, – ласково начала она, – но…

– Должна сказать, с вашей стороны очень опрометчиво держать меня все время в сухом месте, – продолжала русалка. – Право, я думала, что даже вам понятно…

Но Фрэнсис перебил, снова спросив Мальчика с Блестками:

– Что ты собираешься делать?

В ответ этот непредсказуемый ребенок поплевал на ладони и потер их.

– Чего делать? Да пособить вам с тачкой.

Русалка протянула белую руку и прикоснулась к нему.

– Ты герой, – сказала она. – Я могу распознать истинное благородство даже под ранее усыпанной блестками внешностью. Можешь поцеловать мне руку.

– Видал я глупостей, но таких… – фыркнул Фрэнсис.

– Целовать или как? – спросил мальчик, обращаясь скорее к самому себе, чем к остальным.

– Давай, – прошептала Мавис. – Все, что угодно, лишь бы она и дальше была в хорошем настроении.

И Блестящий Мальчик поцеловал все еще влажную руку леди из моря, взялся за тачку, и они двинулись дальше.

Мавис и Фрэнсис были слишком благодарны за неожиданную помощь, чтобы задавать вопросы, хотя невольно гадали, каково это – быть мальчиком, который не прочь украсть русалку у собственного отца. На следующем привале мальчик сам все объяснил.

– Видите ли, – сказал он, – дело вот в чем. Ту особу в тачке…

– Я знаю, ты не хотел быть неуважительным, – ласково перебила русалка, – но не «особа»… и не «тачка».

– Леди, – подсказала Мавис.

– Леди в колеснице, ее ж похитили – вот как я на это смотрю. Своровали, как и меня.

Мавис сразу поняла – это настоящая романтическая история.

– Тебя похитили? Ну и ну!

– Да, – сказал Блесток, – когда я был совсем маленьким. Старая матушка Ромэн рассказала мне об этом аккурат перед тем, как ее хватил удар, а после вообще уж ничего не говорила.

– Но зачем? – спросила Мавис. – Я никогда не могла понять из книг, почему цыгане воруют детей. У них, похоже, всегда полно своих – гораздо больше, чем человеку нужно.

– Да, действительно, – согласилась русалка. – Они тыкали в меня палками – целая толпа.

– Тут дело было не в детях, а в мести, – объяснил мальчик. – Так болтала матушка Ромэн. Мой отец был вроде как судьей, поэтому вкатил Джорджу Ли восемнадцать месяцев за браконьерство. А в день, как Ли забрали, церковные колокола звонили как сумасшедшие. А Джордж, когда его уводили, и спрашивает: «Чего за шум? Сегодня ж не воскресенье». А ему и говорят: колокола звонят, потому как у судьи – у моего папули, смекаете – родился сын и наследник. То бишь, я. По мне и не скажешь, – добавил он, задумчиво сплюнув и снова взявшись за ручки тачки, – но я сын и наследник.

– И что случилось потом? – спросила Мавис, когда они покатили дальше.

– Ну, Джордж отсидел свой срок, а я тогда был еще совсем мальцом, года полтора, весь в кружевах, лентах, в синих ботиночках из перчаточной кожи… Тут Джордж меня и ухвати… А вообще я уже выдохся – и трепаться, и тачку катить!