Мила Нокс - Игра в сумерках. Путешествие в Полночь. Война на восходе [сборник litres]

Началась мшара. Тропа заходила ходуном; ноги только чудом не проваливались в жиденькую, затянутую плесенью и красноватым сфагнумом трясину. Змеевик, взмыленный и взбешенный, ступал след в след, зная, что, если тут кэпкэун не провалился, и он, стало быть, пройдет. За ним следовал не менее взбешенный и вспотевший Тео.

Некоторое время спустя туман начал развеиваться. На небе проявились облака, и где-то даже блеснула звезда. Тео уловил бормотание Змеевика, то тихое, то громче, то снова тише. Парень повторял имя Дики, и в его голосе звучало такое отчаяние и безысходность, что Теодор содрогнулся.

Он оступился и ухнул по колено в мутную бурую жижу, но Змеевик тут же подхватил его и вытянул на сухое место. Решив перевести дыхание, они уселись на маленьком островке.

– Стало быть, вы с Дикой…

Тео впервые за долгое время сказал «Дика». Называть ее Шнырялой при Вике он теперь не мог.

– Нет.

– Нет?

– Я сказал.

– Но она тебе нравится?

Змеевик уставился на Тео так, что тому стало не по себе.

– Она для меня больше чем друг. – Вика, обычно немногословного, словно прорвало: – Больше чем сестра. Больше чем кто-либо. Она умерла из-за меня, понимаешь? Если бы я не попросил ее дать мне имя, если бы отец ничего не узнал, если бы… Но все случилось так, как случилось. И я умер, тоже умер – из-за нее.

Он рывком встал и зашагал вперед, чавкая и хлюпая по следам кэпкэунов.

– Цени свою жизнь, Тео! Не отдавай ее за бесценок, но не бойся отдать за то, что тебе дорого. Пока ты жив, для тебя открыта любая дверь. Для нежителей любви нет. Нет в вашем понимании.

– Мои родители – нежители! – пробурчал Тео, шагая следом.

– У нежителей не может быть детей, – бросил Змеевик. – У нежителей не может быть семей.

– Как так?

– Дорога наша во тьме. Если мы любим, мы можем лишь взяться за руки. Все же остальное – недоступно. Запрещено!

– Но у них была своя спальня… и…

Топь всхлипнула, когда Змеевик круто развернулся к нему.

– Мне жаль, – жестко сказал он.

«Ты ошибаешься», – упрямо подумал Теодор. Но внутри все обмерло то ли от подозрения, то ли от догадки. Все обострил гнев, гоняющий по жилам кусачую, кипящую кровь.

Скоро хляби сменила более-менее твердая земля. Тео и Вик выбрались на нее грязные, перемазанные, и воняло от них, должно быть, до самых небес. Но таки они выбрались. Продрались сквозь Багровую топь, по самому ее кровавому сердцу, и теперь бежали по устью речонки, впадающей в болото, скрытые стеной из камышей и обломанного невесть кем рогоза.

Вик первым заметил густой белесый дым, струившийся к багровому небу. Они вскарабкались на пологий берег, выползли на возвышение и залегли в перелеске. Змеевик лежал рядом к Тео, локоть к локтю, так что одна из его косиц моталась чуть ли не по уху Тео. Прищурившись, оба вглядывались в тени, мелькавшие в перелеске, и тревожно вслушивались в голоса.

– Община, – шепнул Вик.

Тео почувствовал: там, среди темных деревьев, живет сама опасность. И ненависть, и голод, и ужас. Сердце его щемило от безнадеги, но силы были – никуда не делись, их Тео будто черпал из своей ярости. Иногда так бывает: осознание того, что надежды нет, на самом-то деле надежду тебе и возвращает.

– Пошли, – выдохнул Змеевик.

И они, крадучись и пригибаясь к самой земле, двинулись в сумрак между деревьев. Наверху вызвездило, между разорванных туч заскользила луна – уже не полная, как в начале похода, а щербатая. Она шла на убыль, давая меньше света. Тихо пробираться в чаще, заросшей колючими кустами, было нелегко, так что исцарапались, изодрались пуще прежнего, но Тео и не замечал боли. Ничего не замечал.

Вдруг совсем рядом послышались голоса. Гулкое, утробное ворчание, словно пьяница обнаружил, что бутылка пуста. Тео и Вик затаились.

Вскоре по правую руку, где деревья росли пореже, они увидели движущиеся высокие тени. Одна выступила из темноты на свет, и Тео с ужасом увидел, что на массивном корявом теле с длинными лапами, которые заканчивались острыми когтями, сидела огромная собачья башка. Косматая, с вытянутой далеко вперед мордой, с торчащими ушами; пасть с кривыми зубами то открывалась, то захлопывалась. Ворчание и рявканье, вероятно, было кэпкэунскими словами. Древним и злобным наречием, знакомым лишь этим тварям.

Вслед за первым чудищем появилось второе. Переговариваясь, они не спеша протопали между деревьями и спустились с пригорка.

Теодор глянул на Змеевика. Тот раздувал ноздри и пристально смотрел вслед жутким существам.

– Это… это они, да?

– Да. Огры. Кэпкэуны.

Тут до Теодора дошло, почему название этих тварей составлено из слов «голова» и «собака» [2] Кэпкэун (рум. căpcăun) – человек с собачьей головой, получеловек-полусобака в румынской мифологии. . Оказалось, смысл самый что ни на есть прямой: вместо нормальных человеческих голов у кэпкэунов были собачьи. Тео передернул плечами – такого отвращения он не испытывал даже в логове майастры, очнувшись в окружении мертвых животных.

Более омерзительных созданий и придумать было сложно. Мощное и высоченное человеческое тело и – уродливая собачья голова, по одному взгляду на которую было видно, сколько же лютой жестокости, сколько бесчеловечной ярости скрывает сердце кэпкэуна. Тео вспомнил Шнырялу. Та хоть и перекидыш, но по сравнению с этими чудовищами ничуть не опасна.

Эти-то – другие.

Тео с Виком со всеми предосторожностями поднялись по тропе кэпкэунов на всхолмье и оттуда увидели деревеньку, которую Змеевик называл общиной.

Это было расчищенное место с большой вытоптанной площадкой посередине. В центре высился столб, который венчала громадная каменная собачья башка с пустыми глазницами, уставившимися в сторону Багровых топей. Вокруг теснились покосившиеся саманные хатки: маленькие, похожие на румынские хижины для скота, с шестами, торчащими из крыш.

Тут и там горели костры, возле которых сидели и ходили кэпкэуны. Одежды на них не было, за исключением наброшенных на бедра и плечи шкур, да еще некоторые носили постолы с обмотанными вокруг икр веревками.

Змеевик заговорил быстро и нервно:

– Запомни, Тео. Это все – нелюди. Они чудовища, и как только создала таких земля, не знаю. Ужасные порождения темноты. Их общины часто воюют, а победители пожирают побежденных, особенно если времена голодные. Кэпкэуны едят все живое, что попадается по пути. А их самки… – Голос Змеевика дрогнул, осекся. – Проголодавшись, они могут убить и пожрать свое потомство. У них нет сердца, по крайней мере человеческого. Говорят, оно, как и голова, собачье. Знаешь, даже моему отцу не по себе от этой мрази…

Больше всего костерков горело на площади вокруг столба, и одни кэпкэуны подходили к ним, а другие, напротив, поднимались и скрывались в темных хатках. На огне что-то жарилось – вроде как мясо, и Теодор содрогнулся.