Владимир Кантор - Победитель крыс

Он встал на колени, уперся ладонями в пол, готовясь вскочить на ноги, но вид вальяжно развалившегося Степы охладил его.

— Пойдем, успеем еще, ты не торопись, — Степа потянулся, совершенно по-кошачьи изогнувшись всем телом. — Почему и не понежиться, не расслабиться перед последним рывком? А уж потом идти и не останавливаться, потому что будет нелегко.

Он вдруг внезапно вскочил на ноги, и лампочка без абажура, висевшая на длинном шнуре, замигала и загорелась вполнакала, стало сумрачно. Степа схватил топор и замер.

— Неужели они открыли Лаз? — прошептал он. — Эх, жаль мрачный друг мой удрал, как бы он пригодился нынче.

— Здесь я, здесь, — послышался угрюмый голос, и из отверстия в стене, ранее Борисом незамеченного, вывалился мрачный кот, измятый, изодранный, весь в земле. Впрочем, красные полусапожки котов давно уже от земли были черными. Вразвалочку он подошел к столу, с усмешкой посмотрел на Степу. — У своего подопечного бояться выучился? Опусти топор. Совсем было вас оставил, да вот вернулся, — слушая его, Степа принялся собирать на стол всякую снедь, пока второй кот мылся и говорил. — Совсем уж было свернул к выходу, да что-то мне подозрительное показалось у отводки Лаза, что к карнизу ведет. Вот я и вернулся. Хотя и нет у меня желания принимать участие в подвигах этого как бы Победителя Крыс, но никто не может сказать, что потомок кота из Кистеневки бросил кого-то в опасности. Да, не в моих правилах оставлять друзей в беде. Даже кот ученый, твой пресловутый братец Макс, мне в этом не откажет.

— Н-да, г-мяу, — сказал Степа, — бедный Макс работает как вол на цепи: идет направо — песнь заводит, налево — сказку говорит, весь день в трудах, нам и то легче. А шутка ли заботиться о всеми оставленных и забытых витязях, где-то на краю света, у Лукоморья. А он все поддерживает в них надежду, что явится Борис, что спадет с них заклятье. А мы? Неужели же ему не поможем? Всего-то последний рывок остался. Разумеется, для нас, а ему, — он кивнул на Бориса, — путь еще не близкий.

Они закусили перед дорогой, выпили молока, все движения котов были слаженны, видно было, что, несмотря на размолвки, они прекрасно понимают друг друга. Усишки Степины топорщились как всегда молодцевато и были даже слегка закручены. Отхлебывая молоко и глядя на ставших деловитыми котов, Борис чувствовал, что его охватывает беспричинно хорошее, даже веселое настроение. Их деловитость и бодрость словно переливались в него.

— Ну, вперед, — сказал Степа, вставая. Они быстро прибрали со стола. Степа даже сполоснул посуду и расставил все по местам.

— Я — первым, — мрачный кот решительно встал во главе их отряда, держа топор за топорище у самого лезвия, что придавало коту совершенно разбойничий вид. — Какие-то я там шорохи слышал, и помню отчетливо, где.

Степа пожал плечами:

— Как желаешь…

И они нырнули в проход, который коты называли Лазом. И действительно, если в других переходах еще хоть как-то можно было идти, пусть и согнувшись в три погибели, то здесь можно было только лезть, пролезать, ползти. 'Теперь понятно, — думал Борис, — почему кот явился такой грязный и земляной. Как, оказывается, трудно ползти! Надеюсь, там впереди нет обрыва или ямы какой. А то так один за другим и рухнем вниз, не успев опомниться. Глаза совершенно землей засыпало, ничего не разберешь. Но я доверяю тому, кто впереди меня и на чьи сапоги я все время натыкаюсь, я доверяю ему, потому что Степа доверяет ему. Хотя он и пытался нас бросить. Вот развилка, но мы ползем направо. Интересно, долго еще так пресмыкаться как червю? А наверно, страшно ползти первому — глаза запорошены, ничего не видно. Понятно, почему у червей нет глаз, все одно — темнота кругом. Ох, как устали и болят руки и ноги, просто сил больше нет. А если, скажем, землетрясение или даже домотрясение, то Лаз этот запросто засыпет, и уж нам никогда отсюда не выбраться! А мы все ползем и ползем. Ужасно долго и медленно. Скорее бы! Интересно, как там Степа, не отстает?.. Хотя вряд ли. Это у меня такое ощущение, будто мы ползем уже миллион лет и все к центру Земли. А он-то этот ход небось лучше всех, лучше даже крыс знает. Видят ли коты в такой темноте? Или тоже закрывают глаза, чтоб земля не засыпалась?» И вдруг Борис вывалился из дыры куда-то, точнее сказать, впереди идущий кот выдернул его из отверстия, как морковку из земли. Поставил на ноги и прошипел в ухо:

— Отряхивайся давай, только тише! Тихо-тихо!

Послышался легкий шорох. Борис, стряхнув с лица, с ресниц землю, открыл глаза и увидел Степу, выскользнувшего из того же отверстия, отверстия совсем почти не заметного, сливавшегося с остальной землей, потому что находилось на уровне человеческого роста, даже выше, и не всякий мог сообразить, что здесь нужно задрать голову и искать ход, дыру, Лаз. Коты стояли, склонив друг к другу головы, и шептались, время от времени поднимали головы и прислушивались. Но ничего, кроме тишины, не было слышно. Борис огляделся. Они опять были в подвальной комнате, с высоким потолком, зарешеченным маленькими окошками, слегка освещавшими сверху помещение, на полу валялся всякий хлам: железные скобы, ручки дверные, рваные шины, просто куски толстой резины, башмаки без подметок и оторванные каблуки, грязные брезентовые рукавицы, ватник, выпачканный масляной краской, пустые картонные коробки, это только то, что под ногами. А дальше виднелось примерно то же самое. Словно здесь работали строительные рабочие, кончили дело, побросали все и ушли. Сама комната была широкая, но продолговатая, и ясно было, что путь их лежит сквозь дверь в дальнем углу. Больше дверей и проходов никаких не было видно. «То есть для наших врагов, подумал Борис, это вроде бы как тупиковая комната. И здесь нас никто не ждет и искать не будет».

— Ну и что? — спросил Степа.

— Следующая — проходная. Ее не миновать, откуда бы мы ни шли. Там наверняка засада. Когда я полз в полной тишине, то шум и шорох доносились откуда-то отсюда. Но здесь — никого. Значит, там.

Коты заговорили довольно громко, так, что Борис мог расслышать все их слова.

— Но отсюда же они нас не ждут, — сказал Степа.

— Ясное дело…

И тут из комнаты, названной котом проходной, послышался детский плач, взахлеб, с обидой рыдал кто-то, будто его били, обижали, мучали.

— Это ребенок! — воскликнул Борис и сделал шаг вперед, сжимая топор, хотя внутри у него непонятно почему все захолодело. Но наткнулся на кулак мрачного кота.

— Ребенок? — повторил тот. — Вот я сейчас ему бестолковку раскокаю, этому ребенку! — он отложил топор и вытащил из кармана кистень на цепочке. Намотав цепочку на руку, он скользнул вперед.

— Эй! ты только посмотри, — шепнул ему вдогонку Степа, удерживая Бориса. — Ты разве не знаешь, — обратился он потом к нему, — что крысы могут принимать любые обличья. Вот как их главарь принял обличье настоящего императора, проник во дворец, а там настоящего и загрыз. Но об этом еще долго никто не знал, пока крысы повсюду власть не захватили. А ты говоришь — плач ребенка! Вполне может быть, что это они нас заманивают.