Мила Нокс - Игра в сумерках. Путешествие в Полночь. Война на восходе

– Стихия! Ну, так все просто! – рассмеялся Ворона. – Какой дурак сочиняет эти рифмовочки? Ну прям как в детстве. В ней нет теней, и она для всех палач. Когда-то в детстве мне загадывали такое: мол, и самых богатых, и самых бедных в итоге приютит лишь одно – земля…

Едва он сказал это, как с обрыва послышался грохот. Огромный валун сорвался с выступа, откуда только что свалились Теодор и Шныряла, и покатился по склону. Подскакивая и выворачивая комья земли, он врезался в сплетение шиповника. Следом с шуршанием сползла земля и засыпала обломки какой-то халупы.

Шныряла издала вопль, полный ужаса, который перерос в ругательства, да такие крепкие, что Теодор поежился. Ворона зашелся в хохоте:

– Твоя халупа? Надо ж! У зверюшки развалилась будка!

Он вскочил на пригорок.

– Значит, моя стихия – земля! Теодор, спасибо, что помог отгадать. В качестве благодарности советую убраться подальше, эта сейчас будет злобствовать. А ты – апорт! – Он кинул в Шнырялу палкой и со смехом скрылся за холмом.

– Очень смешно, – заскрежетала зубами девушка. – Да я вас… Пшел прочь!

Теодор не мог скрыть усмешки. Ему почему-то нравился Ворона. Может, оттого, что тогда не стал кричать вместе со всеми и поддержал карлика. По-видимому, они с Плотником были друзьями. И уж во всяком случае, Ворона не тыкал ножом, как Шныряла. Теодор даже почувствовал удовлетворение, когда увидел, как злится девушка, пытаясь откопать из-под обломков свои вещи. Однако Теодор подавил смех. Он тоже когда-то стоял на руинах своего дома и потому отлично знал, что чувствует Шныряла.

Тео встал, охая, – несмотря на толстые кабаньи сапоги, нога болела от железных челюстей… И только сейчас Тео понял: Шныряла нарочно столкнула его в капкан! Видимо, понаставила ловушек вокруг дома и отлично знала, что подставляет Тео! Теодор разозлился. Он знал, что другим на него плевать, и этот случай лишнее тому подтверждение.

«Я никогда не прощу людей и не доверюсь им…»

Шныряла, ругаясь, ходила вокруг обломков своего жилища, но теперь Теодор не чувствовал ничего, кроме злости.

Он оглянулся: туман колыхался белыми волнами, ветер раскачивал ветви. Тео показалось, что темнота в кустах как-то по-особому густа. Он вспомнил о тенях и решил поскорее убраться.

Теперь Тео знал, какая стихия настигла его отца и что значилось в загадке на обугленном дереве. Цветок, который нельзя понюхать и сорвать, который не пьет воды. Он знал, что это за цветок, который действительно только и может что убивать. Стихия, поглотившая отца.

Огонь.

И кто-то уже побывал на том месте, раз кубик не нашелся. Теодор понял это и сжал кулаки от гнева. Кто-то украл его игральную кость! И если Тео узнает, кто это сделал…

Впрочем, гораздо быстрее просто добыть себе новую. Человек в маске забрал кость с места исчезновения Спиридона. Ворона завладел костью там, где потерялся Плотник. Оставалось одно место: лавка молочника.

Мартовские сумерки наступили рано. Одна за другой зажигались звезды. На севере, где заканчивался город и начиналось мрачное кладбище, замерцала Большая Медведица.

Жена молочника любовалась кометой в окне. Это была дородная и решительная тетушка. Она многие годы стойко переносила брюзжание мужа, отвечая ему тем же. Впрочем, их обоих такая жизнь более чем устраивала.

К вечеру посетителей стало меньше, но тетушка не спешила уходить из лавки. Кто-то мог заскочить по пути с работы за сметаной к ужину. Так и есть: в дверь постучали.

Молочница встрепенулась и поправила букли на голове.

– Входите! – елейным голоском пригласила она, хотя в обычное время ее голос напоминал рявканье медведя.

Тишина.

«Дети, что ли? – нахмурившись, подумала тетушка. – Вечно им не сидится по домам. Маленькие негодяи!»

За годы увлекательной ругани и брюзжания ей с мужем некогда было обзавестись наследниками.

Тук-тук-тук!

– Что за непонятливый посетитель! – проворчала молочница, радостно отметив, что изобрела новую сварливую интонацию. Она распахнула дверь, начала высказывать все, что накипело за день, но застыла в недоумении: на пороге никого не было.

Она повертела головой по сторонам. Ничего похожего на сверкающие пятки шалунов, пустившихся в бегство. Даже прохожих нет.

– Странное дело, – пробормотала женщина и закрыла дверь.

Едва она зашла за прилавок, как постучали снова, еще громче, чем прежде. Тетушка схватила веник, выскочила на улицу… Никого!

– Эй, кто здесь? Что за дурацкие шутки? Я требую, чтобы вы немедленно прекратили!

Никто не ответил. Только зажглась новая звезда в небе да ветер тоскливо прошелестел ветвями.

Молочница, ворча, вернулась за прилавок, не выпуская из рук веника, замерла и приготовилась.

Стук не заставил долго ждать.

Тетушка рванула к двери, зацепив на бегу бутыль с молоком и пустое ведро. Ведро просто грохнулось на пол, а бутыль разбилась, обдав белыми брызгами прилавок, дверь и саму молочницу.

– А-а-а!

На пороге снова было пусто.

Взмыленная, доведенная до бешенства жена молочника в бессилье рухнула на стул возле окна и гневно уставилась на улицу.

Тук-тук!

– Все, с меня хватит!

Она выскочила наружу и перевернула табличку на двери: «ЗАКРЫТО».

Тук-тук!

Молочница отыскала в кладовке вату и заткнула ею уши. Затем, схватив тряпку, она яростно бросилась протирать залитый молоком пол.

Извор, в окрестностях которого вырос Теодор, был маленьким, тихим и очень аккуратным. Даже новые одноэтажные домики на окраинах строили с обязательными большими верандами, а ставни украшали деревенским узором из аистов и виноградных листьев. Петухи в маленьких двориках будили поутру округу. Дома же в Китиле представляли собой строения с двумя-тремя этажами. Окна закрывались на ночь ставнями. Особенно те, что у реки. Крыши были черепичные, коричневые. Металлические кованые фонари освещали маленькие пятачки площадей.

Теодор стоял у слухового окошка старого дома, вздрагивая от каждого удара колокола. За окном стемнело, тени крались по кладбищенской земле и блуждали по городу. В холодных весенних сумерках звон разносился далеко. Даже за городом серебристый гул металла слышался очень отчетливо. Тео зажимал уши, но каждый удар молнией проходил сквозь тело и замирал где-то в дальнем уголке души. Дискомфорт от ударов был почти физически ощутим. Наконец звонарь дернул язычок колокола в последний раз – и все стихло.

– Фух! – выдохнул Теодор. – Фу-ух!

Кладбище погрузилось в спасительную тишину. Тео сжал кулаки. «Ох уж эти людские привычки! – фыркнул он яростно. – Да, это тебе не лес, где вокруг одни животные и птицы!»

Он покачал головой. Близость города его смущала и пугала. Теодор привык жить в лесу. Конечно, его родной Извор был неподалеку – упирался в самые курганы, – но хотя Тео рылся на помойках, чтобы найти себе одежду, или порой устраивал козни какому-нибудь крестьянину, который его чем-то взбесил, в основном он избегал людей.