Сергей Абрамов - Рыжий, красный и человек опасный

А Павел Филиппович смотрел на модель с ревностью. Павел Филиппович тоже не любил авиацию, потому что в прошлом был артиллеристом и не уважал заносчивых авиаторов, которым год службы идёт за два, и звания быстрее набегают, и зарплата, и вообще… Вот если бы ребята пушку сварганили, то он бы сам «Огонь!» скомандовал. Но самолёт… Нет!

А Витька смотрел на модель как раз с интересом. Он думал, что если бы сделать такую самому, а ещё лучше — отнять её у этих сопляков, то вполне можно оторвать за неё рублей пятнадцать, а то и двадцать. Испытывать не надо, потому что случайно разбить её можно, какие-нибудь детали повредить — и тогда хрен возьмёшь пятнадцать рублей. А то и двадцать… Нет, Витька тоже был против испытаний.

А Сомов на модель не смотрел. Тихий Сомов смотрел на оставленные на столе костяшки партнёров, вернее, подсматривал и прикидывал свои шансы. Сомов вполне приветствовал модель как средство отвлечения партнёров, но — только на минутку. Достаточно, чтобы подготовить возможный выигрыш. А для этого надо продолжать игру и не отвлекаться на какие-то испытания.

— Нет, — сказал Пётр Кузьмич, выражая общее мнение. — Вы, пионеры, молодцы. Авиамоделизм надо всемерно развивать, но не в ущерб обществу. А общество сейчас культурно отдыхает. Так? — Это он спросил у общества в порядке полемического приёма, и общество согласно подыграло ему: так-так, правильно говоришь. — А значит, отложите испытания на после обеда. Думаю, мы к тому времени закончим игру?

— Может, и закончим, — хихикнул Витька, — а может, и не закончим. У нас самая игра только после обеда и пойдёт.

— Это верно, — раздумчиво сказал Павел Филиппович. — Кто знает, что будет после обеда… Идите, ребяточки, идите и не останавливайтесь на достигнутом. Модель самолёта доступна многим, а вот смастерите-ка вы зенитку… — Он мечтательно зажмурился, может быть, вспомнив, как палил он из своей зенитки по фашистским «мессерам», как палил он по ним без промаха и был молодым и сильным, и сладко было ему вспоминать это…

А тихий Сомов ничего не сказал, потому что всё уже было сказано до него.

— Пошли, Кешка, — тихо проговорил Гешка, — я же тебя предупреждал: такие своего не отдадут.

— Но-но, паренёк, — строго заметил Пётр Кузьмич, — не распускай язык. — Но заметил он это, впрочем, лишь для порядка, потому что уже отвлёкся и от пионеров, и от их модели, а думал о партии, которая складывалась благоприятно для него и для Витьки.

— Ладно, — сказал Кеша, — мы пойдём. На вашей стороне право сильного. Но не злоупотребляйте этим правом: последствия будут ужасны.

Это он просто так сказал, про последствия, для красоты фразы. И вряд ли он думал в тот момент, что слова его окажутся пророческими. Ни он так не думал, ни Геша, ни тем более Пётр Кузьмич, который только усмехнулся вслед пионерам — мол, нахальная молодёжь нынче пошла, спасу нет от неё, — усмехнулся и брякнул костяшкой о стол:

— Пять-три. Получите вприкусочку.

— Окстись, Кузьмич, — сказал Витька. — Как со здоровьем?

Пётр Кузьмич строго посмотрел на наглого Витьку, а только потом на уложенную на стол костяшку. Посмотрел и удивился: не «пять-три» он сгоряча выхватил, а вовсе «шесть-один».

— Ошибку дал, — извинился он, забрал костяшку, вынул из жмени нужную, шлёпнул о стол. — Вот она.

— Ты, Кузьмич, или играй, или иди домой и шути со своей старухой, — обозлился Витька, — а нам с тобой шутить некогда.

Пётр Кузьмич снова взглянул на стол и ужаснулся: пятнистую доминошную змею замыкала всё та же костяшка «шесть-один», хотя он голову на отсечение мог дать, что брал не её, а «пять-три».

— Надо ж, наваждение какое, — заискивающе улыбнулся он, забрал проклятую костяшку, сунул её для верности в кармашек тенниски, внимательно выбрал «пять-три», ещё раз посмотрел: то ли выбрал? Убедился, тихонечко на стол положил. — Нате.

— Ну, дед, — заорал Витька, — я так не играю! — Он швырнул свои костяшки на стол и поднялся. — Клоун несчастный!

В другой раз Пётр Кузьмич непременно обиделся бы за «клоуна» и не спустил бы нахалу оскорбительных слов, но сейчас у него прямо сердце останавливаться начало и пот холодный прошиб: на столе, поблёскивая семью белыми точками, лежала костяшка «шесть-один».

— Братцы! — закричал Пётр Кузьмич. — Я не нарочно. Я её, проклятую, в карман спрятал.

Он выхватил из нагрудного кармана спрятанную костяшку и показал партнёрам.

— Ты бы её лучше на стол положил, — сурово сказал Павел Филиппович, а тихий Сомов только головой покачал.

Пётр Кузьмич посмотрел и тихо застонал: это была та самая, нужная — «пять-три».

— Братцы, — сказал Пётр Кузьмич, — тут какая-то чертовщина. Я же точно выбираю «пять-три», а получается «шесть-один».

— Может, у тебя жар? — предположил Витька.

— Нету у меня жара и не было никогда… Братцы, да не шучу же я, — простонал Пётр Кузьмич. — Сами проверьте…

— И проверим, — сказал Павел Филлипович. — Сядь, Виктор.

Витька сел со скептической улыбкой, подобрал брошенные кости. Пётр Кузьмич раскрыл ладошку, протянул её партнёрам.

— Вот смотрите: беру «пять-три». Так?

— Так, — согласились партнёры.

— И кладу её на стол. Так?

— Так. — Партнёры опять не возражали.

— И что получается?

— Хорошо получается, — сказал Павел Филиппович.

И он был прав: змейку замыкала неуловимая прежде костяшка «пять-три».

— Ну, Кузьмич, — протянул Витька, — ну, клоун…

И опять-таки Пётр Кузьмич не ответил дерзкому, потому что был посрамлён, полностью посрамлён.

— Ладно, — сказал Павел Филиппович, — замнём для ясности. Я на твои «пять-три» положу свои «три-два». — Замахнулся и замер, не донеся руку до стола…

На столе вместо всеми замеченной костяшки «пять-три» лежала пресловутая «шесть-один».

— Опять твои штучки, Кузьмич? — ехидно спросил Витька, но его оборвал Павел Филиппович:

— Помолчи, сопляк. Я же смотрел: Кузьмич не шевельнулся. И костяшка нужная была. Тут что-то не так.

И даже молчаливый Сомов раскрыл рот.

— Ага, — сказал он, — я тоже видел.

— Вот что, — решил Павел Филиппович, — ставим опыт. Кузьмич, бери костяшку.

Кузьмич забрал злосчастную костяшку.

— А теперь давай сюда «пять-три».

Кузьмич безропотно послушался.

— Все видите? — спросил Павел Филиппович и показал публике «пять-три». — Вот я её кладу, и мы все с неё глаз не спускаем…

Четыре пары глаз гипнотизировали костяшку, и Павел Филиппович аккуратно приложил к ней нужную «три-два». Всё было в порядке.

— Теперь я слежу за Кузьмичом, — продолжал Павел Филиппович, — а ты, Витька, клади свою, не медли. Ну?