Олег Коряков - Формула счастья

Ольга Андреевна усмехнулась: ещё неизвестно, кого победят эмоции…

В Ярославе всё пело. Так легко и отрадно было ему рядом с этими самыми близкими, самыми родными людьми.

Они проговорили, наверное, часа три. Всё, вплоть до самых незначительных деталей, было интересно каждому. Самым подробным образом расспрашивал Ярослав о схватке на дне океана, и его решимость добиться участия в поисках чудовища всё росла.

Отца очень заинтересовал рассказ о найденном дневнике.

— Вполне может быть, что этот паренёк Седых — тот знаменитый в своё время ученый, на трудах которого, в общем-то, выросли все мы. Он долгое время работал здесь, на Сахалине, потом — в Заполярье. Там он и погиб в конце прошлого века. Я был на его могиле… — Отец прихмурил брови, потом вскинул взгляд на сына. — Так, говоришь, владивостокские архивы? Но в нашем филиале музея, по-моему, тоже хранятся кое-какие материалы о Седых. — Отец потянулся к пульту видеофона.

Хранительница музея, неожиданно юная, ответила, что она с удовольствием познакомит их со всеми документами, но нельзя ли завтра? Отец посмотрел на Ярослава вопросительно, тот ответил умоляющим взглядом.

— А если все же сегодня? — попросил отец. — Причина, впрочем, чисто психологическая.

— Это немаловажно, — улыбнулась хранительница и, чуть помедлив, разрешила: — Приходите.

Но идти в музей Ярославу пришлось одному. Ольга Андреевна просто-напросто не отпустила мужа и возражать ей было бесполезно: на её стороне стояла сама Медицина.

Хранительница встретила Ярослава у входа в музей. Они назвали себя друг другу; её имя было Нина Леонидовна. Она спросила, почему Ярослава привлекают бумаги старого профессора. Он объяснил. Нину Леонидовну его рассказ обрадовал. Она живо заинтересовалась найденным дневником и сказала, что обязательно свяжется с уральским архивом.

— Из Владивостока все материалы о Седых тоже передали нам, — сказала Нина Леонидовна.

Потом она провела Ярослава в светлый просторный зал. К высокому потолку сплошной стеной уходили закрытые пластмассовые стеллажи.

Хранительница нажала какую-то кнопку, одна из секций стеллажей поползла вниз, и вскоре табличка с надписью «Д.П. Седых» остановилась на уровне полутора метров от пола.

— Пожалуйста, — сказала Нина Леонидовна. — Подкатывай стол и работай. Я часа на два должна уйти из музея. Если закончишь без меня, оставь всё на месте. Я вернусь и уберу. А потом мы с тобой ещё побеседуем. — И улыбнулась. — Ты пришел не зря, тебе будет интересно.

Архив профессора состоял в основном из черновых рукописей, специальных справочников, каталогов и книг с многочисленными пометками на полях. Бумага была старой, пожелтевшей, ломкой. В рукописях речь шла об океане и его освоении. Стиль профессора был чётким, суховатым, лишь местами проглядывала сдерживаемая страстность. Должно быть, он был смелый, весёлый и вместе с тем рассудительный человек, этот Д.П. Седых, бросивший вызов одной из самых грозных и таинственных стихий — океану.

Почти с нежностью и каким-то томлением перебирал Ярослав старые бумаги. Правда, их оставил уже взрослый, умудренный жизнью ученый, в них ничего не осталось от тех близких Ярославу лет, о которых писала Инга Холмова…

Среди чуть помятых, заполненных машинописью листов Ярослав увидел старинную записную книжку и пачку конвертов. Они вместе были стянуты тонким резиновым обручем. Резина высохла, ломалась. Ярослав приоткрыл обложку и чуть не ахнул, увидев цифры: «1962–1963». То были дневниковые записи. Того же времени, что и записи Инги. Дневник не Даниила Павловича, а Дани Седых.

Ярослав склонился над записной книжкой, и разом отступили, исчезли стеллажи, куда-то делся просторный светлый зал, исчезло всё — он снова был там, в далеком прошлом.

Это глупость, бахвальство и вредная трата времени — каждый день писать обязательно по стихотворению. А вот книгу Данина «Неизбежность странного мира» не прочитал до сих пор. Цуцик!

«Ни на что не годится тот, кто годится только для себя». Это — Вольтер. Но ведь если человек совершенствуется сначала «для себя», потом все равно будет польза и для других?

«В жизни надо все преодолевать, а прежде всего себя» (Чехов).

Мои главные недостатки

Неорганизованность

Замкнутость

Зазнайство

Лень

До чего я скромен в перечислении своих недостатков.

Сегодня мне вправляли мозги за сочинение об ученых. Ну не очень-то вправили.

Странно: Ингалятор за меня заступалась. Странно потому, что все-таки комсорг и обычно подпевает Догматику.

А Сашич: оказался на высоте. Его рассказ дружно хвалили. Цветёт! Как бы от радости не свихнулся. ещё решит, что писатель.

Поздравления с Новым годом — в сторону. Это пустая формальность. С сегодняшнего дня режим. Железный! До конца жизни. Для учёного главное — режим и здоровье. Тут В.П. прав.

Перед новогодьем помог ему переехать на новую квартиру. «Миленькое» совпадение: комнату он получил в той же квартире, где живут Ингалятор и её достопочтенные предки.

Новый год, как всегда, встречали в лесу. Не вынесла душа поэта — накатал длиннющую стихозу.

Сегодня был у В.П. Пили кофе. И началось уже: тут же торчала его соседка Инга Батьковна. (Правда, она не совсем нечеловек — хоть в шахматы играет.) Пошли прогуляться. В.П. нужно было на почтамт — она потащилась с нами. Пыталась рассуждать о радиации. Я ей резанул. Сбежала. Привет!

Говорили с В. П. о поэзии.

Сейчас придет Сашич. Будем мудрить над коротковолновым.

Надо уметь быть беспощадным и честным прежде всего по отношению к самому себе.

Что мне нужно, к чему я должен стремиться:

нетерпимость к своим недостаткам,

упорство и выдержка,

уважение к людям,

благородство.

«Удар судьбы подобен удару балансира на монетном дворе, он выбивает на человеке его стоимость» (Бальзак).

Догматик — вывихнутая дура. Шлет какие-то дурацкие записочки. Если бы в этом не было чего-то от фискальства — с удовольствием выстегал бы её на комсом. собрании.

В коротковолновом мы с Сашичем изрядно напутали в схеме. Все надо заново…

Составили манифест: «Какие мы есть и какие будем». Сашич дал мне подписку не курить.

Отлично побегали на лыжах. Правда, портила настроение Мила-Догматик. (Досталось же ей имя — Мила!) Ну, её и Ингу я в конце концов сдал на попечение Сашичу. Он их и развлекал.

Папа что-то зачастил к Холмовым. Когда успел познакомиться? В восторге от Владимира Матвеевича. На мой взгляд, папаша Холмов мужик ничего, только слишком уж разговорчивый.