Элизабет Гоудж - Маленькая белая лошадка в серебряном свете луны

От этого мгновенного происшествия прервались и беседа, и жевание, и когда Рольв поднялся, Мария первый раз смогла разглядеть его целиком. Собака? Хотя это сказал сэр Бенджамин, она не могла поверить в то, что он – собака. Она никогда не видела собак с такой громадной головой и массивной грудной клеткой, сочетающихся с такой великолепной талией и с такой роскошной льющейся собольей гривой. На кончике хвоста была странная кисточка, тоже непохожая на собачью, а его походка, а…

– Ты хорошая наездница, Мария? – внезапно спросил сэр Бенджамин, и это заставило ее снова обратить внимание на хозяина.

– Я люблю лошадей, но я не умею ездить верхом, сэр, – ответила она.

– Не умеешь ездить верхом! – в ужасе вскричал сэр Бенджамин. – О чем думал твой отец? Ни один Мерривезер, будь то мужчина или женщина, не может быть счастлив, когда он не в седле.

– Мой отец мало бывал дома, – объяснила Мария.

– Мария этого не умеет, – испугалась мисс Гелиотроп, потому что представила себе, как ее драгоценная Мария скачет галопом на лошадиной спине, внушавшей ей ужас.

– Это не так важно, – улыбнулся сэр Бенджамин. – Важно то, что у меня есть пони как раз подходящего для нее размера.

Побледневшее было личико Марии снова порозовело, а глаза заблестели.

– А он белый? – спросила она с необыкновенным волнением.

Сэр Бенджамин удивленно взглянул на нее. – Белый? Нет. Серый в яблоках. Или ты почему-нибудь особенно предпочитаешь белую масть?

– Не-е-ет, – не вполне искренне протянула Мария. – Только… Мне показалось, что я видела маленькую белую лошадку в парке, когда мы подъезжали.

Если ранее она удивила своего родственника, то теперь она его просто ошеломила. Он внезапно выпустил из рук стакан с вином, пролив немного прекрасного кларета, и уставился на нее со страннейшим выражением на лице, со смесью удивления, облегчения и огромной нежности, от чего Мария сразу почувствовала себя как-то странно. Она обрадовалась, когда он отвел взгляд, допил вино и поднялся из-за стола.

– Двум усталым путешественникам – вернее, трем, если считать эту собачонку – должно быть уже хочется лечь в постель, – сказал он.

Хотя разговор прервался на полуслове, мисс Гелиотроп и Мария отправились в постель без всякого чувства обиды, потому что поняли, что только такого странного поведения и можно ожидать от человека, который двадцать лет был лишен цивилизованного влияния женской руки… Вот он и пугается.

– Ты должна быть внимательной, чтобы не пугать его так, дорогая, – сказала мисс Гелиотроп, когда они снова поднимались по ступенькам своей башни со свечами в руках и с Виггинсом позади. – Он уже немолодой человек, и у него есть свои привычки, и его организму совсем не полезно испытывать постоянный шок.

– Но я совсем не хотела пугать его, – ответила Мария, – я только сказала, что видела…

– Ты видишь много странного, – прервала ее мисс Гелиотроп. – Я сама иногда пугаюсь оттого, что ты видишь то, чего я не вижу. Однажды ты увидела, как кукушка вылетела из часов, уселась на. них и принялась чистить перышки, а этот твой ни на что не похожий воображаемый приятель, которого ты придумала, когда была еще совсем маленькой, мальчик с пером на шляпе, который играл с тобой в Сквере.

– И совсем он не воображаемый, – горячо воскликнула Мария. – Он самый настоящий мальчик. Я знаю, что он где-то существует, только не приходит теперь играть со мной. Его зовут Робин, он похож на робина-малиновку, у него такие яркие глаза, розовые щечки и…

– Дорогая, – снова прервала ее мисс Гелиотроп суровым тоном, – ты тысячу раз рассказывала мне, как он выглядит, или как ты воображаешь, что он выглядит, и я могу тебе только повторить, что такого мальчика нет и никогда не было.

Мария ничего не ответила, потому что не хотела ссориться с мисс Гелиотроп. Единственный предмет, вызывавший у нее и гувернантки действительное несогласие, был вопрос о существовании или не существовании Робина. Мисс Гелиотроп глубоко расстраивалась из-за неспособности Марии провести границу между фантазией и реальностью, а Мария – потому что ее слова подвергались сомнению. Мария была очень правдивой девочкой, и ничто так не огорчало ее, как сомнение людей в этом.

У маленькой двери с серебряной подковкой мисс Гелиотроп и Мария сердечно поцеловали друг друга на ночь, и крошечная размолвка между ними тут же была забыта.

– Вы лучше возьмите Виггинса с собой, – сказала Мария. – Если появится какая-нибудь мышь, он сможет поймать ее.

Но у Виггинса было другое мнение. Через открытую дверь он заметил маленькую кровать с лоскутным покрывалом, и она показалась ему мягче, чем кровать мисс Гелиотроп… Кроме того, ему показалось, что он чует запах бисквитов… Он поскорее вошел в комнату, прыгнул повыше и забрался на кровать.

– Не трогательно ли это? – сказала мисс Гелиотроп со слезами умиления на глазах. – Он знает, что ты его маленькая хозяйка. Он чувствует, что должен охранять тебя, когда ты в первый раз будешь спать одна.

Виггинс кувыркался на кровати, пытаясь поймать кончик хвоста, и в его прекрасных глазах мягко отражался свет свечи.

– Ой, Виггинс, разве ты не прелесть! – воскликнула Мария, бросившись целовать его, как только мисс Гелиотроп закрыла дверь и ушла. – Любящий, преданный маленький Виггинс. Ты заслужил бисквит, Виггинс. Ты заслужил самый большой сахарный бисквит.

Выбирая Виггинсу самый большой бисквит, круглый с розовой сахарной розой, Мария заметила, что огонь разожжен еще ярче, серебряный кувшин наполнен горячей водой, а на полке рядом с коробкой бисквитов стоит стакан молока. Кто же это сделал? Наверняка, не старый кучер. Может быть, ростом он и был достаточно мал, чтобы пройти в эту дверь, но в ее комнату нельзя было попасть, минуя залу, а она не заметила, чтобы кто-нибудь проходил там во время ужина.

Однако все было сделано, и это рождало в ней теплое, радостное чувство, что кто-то заботится о ней. Раздеваясь, она выпила молоко, оно было теплое и сладкое, как раз такое, как она любила. С молоком она съела один сахарный бисквит, украшенный зеленым трилистником, и он тоже был очень вкусным. Если так, то жизнь в деревне не лишена комфорта. Это дребезжащий экипаж ввел ее в заблуждение.

Она разделась, умылась, надела длинную ночную рубашку и белый чепчик с оборочками, задула свечу и забралась в постель. Одно из окон было открыто, но влетающий в него ночной воздух был не холодным, а освежающим и сладким. Матрас, как она чувствовала, был набит мягчайшим пухом, а простыни и наволочки были из тончайшего полотна и пахли лавандой. Кто-то, наверно, положил ей, как и мисс Гелиотроп, грелку в постель, потому что, когда она сунула ноги под одеяло, она ощутила приятное тепло. Это была