Дэвид Амонд - Скеллиг

— Вот и отлично. Я заеду за тобой ближе к вечеру. После операции. Беги с Миной.

Мина привела меня к себе в сад. Шепотка с рук она так и не спускала. Сидевший на гребне крыши дрозд тревожно закричал, захлопал крыльями.

— Ты плохой, шкодник, — сказала Мина коту, вбросила его в дом и захлопнула дверь. — Там и сиди. Птенцы покинули гнездо, — пояснила она. — Не шевелись, не разговаривай. И следи, чтоб сюда не забрались кошки.

Мы уселись на крыльцо и замерли.

— Они там, у забора, — шепнула Мина. — И еще возле дома, под розовым кустом.

Я хотел было спросить, как они выглядят, кого мне, собственно, высматривать, но тут же увидел в тени, у забора, первого птенца: маленький коричневато-бурый шарик. Из мягких пушистых перьев торчал клюв.

— Вот так они начинают самостоятельную жизнь, — сказала Мина. — Летать еще не умеют. Родителям по-прежнему приходится их кормить. Но в остальном они справляются в одиночку. Ходят-бродят, прячутся от опасностей в густую тень и ждут кормежки.

В это мгновение дрозды-родители слетели пониже: мамаша с коричневым оперением — на нижнюю ветку, иссиня-черный отец — на забор. В клювах у них извивались червяки. Родители окликали детей коротким клекотом, птенцы попискивали в ответ.

— Сегодня у них первый самостоятельный день, — сказала Мина, — а Шепоток одного уже сцапал! Представляешь?

Взрослые дрозды еще подождали, опасливо косясь на нас, но в конце концов им это надоело, и они слетели на землю. Из-за розового куста вперевалку вышел птенец и подставил матери широко раскрытый клюв. Заглотив червяков, он снова удалился в свое укрытие. Отец точно так же накормил птенца, хоронившегося под забором. И дрозды-родители улетели прочь.

— Так они и снуют целый день. Таскают деткам корм до самых сумерек. Не один день, не два, а много — пока птенцы не научатся летать.

Мы так и сидели не шелохнувшись.

— Того и гляди, коты задерут, — вздохнула Мина. — Или вороны заклюют. Или собаки…

У калитки показался папа. Мина приложила палец к губам, округлила глаза и знаком велела ему двигаться тихо-тихо. Он прокрался к нам на цыпочках.

— В саду птенцы, — шепотом объяснила Мина. — Первый день из гнезда.

Она указала пальцем на одного, другого.

— Ага, — сказал папа. — Вижу.

Он присел возле нас и глядел как зачарованный.

— Какие милые!

Потом он поверттул к себе мое лицо. Мы долго смотрели друг другу в глаза. Он потрепал меня по щеке и тут же заторопился.

— Ты верь, — сказал он мне напоследок — Верь в хорошее, и все будет хорошо.

Он пошел к машине и плавно, почти бесшумно отъехал от ворот. А мы с Миной молча наблюдали, как сновали туда-сюда дрозды, бурая мать и чернющий отец, туда-сюда, туда-сюда, только бы накормить птенцов.

Время близилось к полудню. Минина мама принесла нам по чашке чая. И присела рядышком на ступеньках. Поговорили о птенцах, о цветах, которые вот-вот распустятся, о воздухе, который с каждым днем теплеет, о солнце, которое поднимается все выше и греет все лучше. О том, что весной мир пробуждается от долгой зимней спячки. Она рассказала нам о богине по имени Персефона, которую по полгода держат взаперти в подземном царстве. Именно тогда наступает зима. Дни становятся короче, холоднее, темнее. Все живое прячется от стужи. Зато когда Персефону выпускают на волю и она медленно выбирается на поверхность земли, зима сменяется весной. Весь мир расцвечивается и веселится, приветствуя богиню. Землю заливает теплом и светом. Звери просыпаются и, осмелев, заводят потомство. Растения тоже набираются храбрости: выпускают новые ростки, раскрывают бутоны. Повсюду возвращается жизнь.

— Это древний миф, — сказал я со знанием дела.

— Верно. Но это миф, который очень и очень правдоподобен. Только взгляни вокруг! Птенцы, бутоны, солнце светит вовсю. Ну чем не торжественная встреча Персефоны?!

Она прикрыла ладонью мою ладонь.

— Майкл, они умеют творить настоящие чудеса. Возможно, ты скоро будешь встречать дома свою Персефону.

И все мы надолго замолчали, думая о Персефоне. Я представлял, как трудно ей выбираться из-под земли. По длинным темным туннелям. То не туда свернет, то ударится лбом о каменный выступ. Порой ее охватывает отчаяние, и она просто садится и плачет в этой непроглядной, беспросветной тьме. Но потом — берет себя в руки и снова отправляется в путь. Переходит вброд подземные ледяные потоки. Пробирается среди базальта и известняка, среди залежей угля и железной руды, среди отвердевших древних существ, меж скелетов динозавров и руин ушедших под землю древних поселений. Под конец ей приходится прорываться сквозь сплетение корней деревьев-великанов. Изможденная, исцарапанная, она неуклонно движется вперед. Вперед и вверх, все выше. И говорит себе, что скоро, совсем скоро она увидит солнечный свет, снова ощутит дуновение теплого ветра.

Тут Минина мама прервала мои размышления.

— Я послежу за птенцами, — сказала она. — А вы бы пошли, побродили чуток.

Мина взяла меня за руку и повела за собой.

Я шел точно во сне. Дома вокруг пошатывались и кренились. Солнце резко било по крышам. Встрепанные птицы чертили на пронзительно-синем фоне неба. Асфальт маслено блестел, словно поверхность глубокого торфяного пруда. Немолчно гудело и всхрапывало близкое, но невидимое шоссе.

Мина цепко держала меня за руку.

— Майкл, ты как? — то и дело спрашивала она. — Ты уверен, что все в порядке?

Миновав заветную калитку, сад, мы подошли к двери с надписью "Опасно для жизни". Темнота внутри пахла пылью. Мы молча поднялись наверх. Мина поддерживала меня под локоть, точно инвалида.

На последней площадке она сказала:

— Он очень ждет нас, Майкл. И очень по тебе соскучился.

Мина нажала ручку, мы вошли на залитый светом чердак.

И встали как вкопанные.

Его тут не было.

Мина поспешно обежала весь дом. Голые доски скрипели под ее быстрыми шагами, хлопали двери. Она звала:

— Скеллиг! Скеллиг! Скеллиг!

Наконец я услышал, что она поднимается обратно, очень медленно. Лицо ее побледнело — куда больше обычного. В глазах блестели слезы.

— Нигде нет, — прошептала она. — Исчез, бесследно.

Мы подошли к арочному окну и уставились в пустое небо над городом.

И вдруг меня стало клонить наружу. Едва успев ухватиться за подоконник, я приложил руку к груди.

— Мина… — испуганно выдохнул я.

— Что? Что такое?

— У меня сердце остановилось. Потрогай. Там пусто.

Она охнула. Протянула руку. Потом остался только голос:

— Майкл! Майкл!

И наступила полная тьма.

— Только не доктор Смертью, — бормотал я. — Не зовите доктора Смертью.

Я лежал на полу точно куль. Рядом, на коленях, сидела Мина. Гладила мой лоб, повторяла мое имя.