Андрей Салов - Свидетель апокалипсиса

Он уходил в никуда и снова пробуждался к мучительной действительности, рождался и умирал. Перед воспаленными глазами и горящим в бреду мозгом бродили миражи, выплывая из дальних глубин подсознания. Синели вдали, сливаясь с горизонтом, бесконечные водные глади, берега озёр заросших изумительными цветами. В этом великолепии бродили стада чудных животных, во все стороны сновали птичьи стаи, но… налетающий из глубин пустыни шквал раскаленного воздуха, разрушал иллюзию, обнажая неприглядную и мучительную реальность.

А иногда ему виделись облака, много облаков, таких белых и таких пушистых, заслонивших его от знойного марева, готовых в любой момент снизойти на умирающую землю живительным дождем. Но проходили мгновения, и этот мираж исчезал…

Открыв воспаленные веки, он увидал облако, не обычное, белое и пушистое, а серебряное, оно сияло сотнями бликов и опускалось на него, обволакивая, проникая внутрь. Легким и приятным было это ощущение, но человек знал, — что через мгновение все исчезнет, и тогда муки будут во сто крат ужаснее. Но исчезли пустыня, зной и жажда, приятная темнота увлекла его за собой.

Он идет по городу, и все говорит, говорит, неизвестно для кого, впрочем, нет, для того, кто засел в его мозгу, и задает вопросы, требуя на них правдивого ответа, заставляет вспомнить о давно забытом, от чего отрекся, бежал в пустыню. Он ведет свой монолог неслышно, безголосо, но он знает, что тот, неведомый его слышит. Он говорит много, говорит без устали о всем том хорошем, чего все-таки не мало в его стране, в его мире. Он говорит об искусстве и науке, о поэзии и живописи, он вспоминает знаменитые полотна мастеров кисти, цитирует строки из ставших классикой произведений, декламирует стихи. Подходит к концу экскурсия по светлому миру.

Настала пора говорить о плохом, том, о чем даже вспоминать не хотелось. Но он заговорил.

Вскоре внутренний монолог был прерван. Тот, неведомый, приказал остановиться, прекратить перечислять то, что с лихвой покрывало хорошее и светлое.

Наступила пауза. Ничто не давало знать о присутствии неизвестного и человеку на мгновение показалось, что он исчез, навсегда покинул его. Но вдруг в мозгу возник вопрос: «Кто ты?! Что ты здесь делаешь?», — и человек заговорил вновь. Он рассказал о том, как потратил много лет и решил одну из важнейших проблем планеты, проблему голода. Он преобразовывал любое органическое соединение в желаемый продукт питания. Обыкновенную, невзрачную ящерицу можно было превратить в сочный бифштекс.

Но кое-кому его изобретение пришлось не по вкусу. Аппарат был уничтожен, а сам он чудом успел спастись, укрывшись в пустынной глуши. Ему по иронии судьбы приходилось питаться ящерицами и змеями, которых он так мечтал преобразовать. А теперь он умирает в двух шагах от пещеры, не имея сил вернуться в нее.

Умирает от голода и жажды, от палящего зноя, мечтая о дожде.

Все стихло, теперь уже насовсем. Гнетущая тишина давит на уши. Постепенно пустота приобретает звук и форму, из глубокого омута забвения человек всплывает на поверхность бытия. Все то же раскаленное небо, все те же камни и пески окружают его, вытесняя из головы приснившийся бред.

Откуда-то подул ветер, но не яростно-жгучий, а прохладный.

На небо набежали тучи, те самые тучи, что сотни раз проносились в воспаленном мозгу призрачными миражами.

Но это был не мираж. Ударил гром, блеснула молния, и на землю упали первые капли дождя. И земля каждой своей песчинкой, каждой трещиной впитывала живительную влагу, тушила пылающий в ней жар.

Ливень нарастал. Тяжелые капли оживили человека, вернули силы. И он веселился, как ребенок, катался по бурлящей ручьями земле, крича от восторга, стараясь перекрыть грохот разбушевавшейся стихии. Сверкали молнии, освещая и эту удивительную картину, и это унылое дикое место, еще более дикое в призрачном свете молний, и бурлящие водные потоки, и беснующегося среди них человека.

Он устал и, шатаясь, направился к пещере. В темноте больно обо что-то ударился, в испуге отпрянул назад. Блеснула молния, и в ее мертвенном свете он увидал выстраданные, до боли знакомые очертания своего давным-давно погубленного детища. Преобразователь был здесь, его можно было потрогать, он еще остро пах свежей краской.

Чудес не бывает, но чудо свершилось! А высоко в небе, наперекор разбушевавшейся стихии, все выше и выше поднималось серебристое облако, стремясь покинуть эту жестокую планету. Облако уходило прочь, оставив внизу одного из тех, кто, возможно, в скором времени сделает мир лучше и чище.

Планета была больна, безнадежно больна. Кислотные дожди, песчаные бури, мертвые отравленные воды, смрадная атмосфера, это ее сегодняшний день. Планета просила о помощи, молила о пощаде. Но люди не слышали. Или не хотели слышать. Они по-прежнему травили ее газами, буровили тело вышками, сливали химикаты в ее воды. Они медленно убивали планету, не думая о том, что убивают себя.

И грянуло возмездие.

Беда пришла в город неожиданно. Люди уже легли спать, а кто не лег, готовился ко сну, досматривая последние телепередачи.

За окнами стучали по выщербленным плитам мостовой крупные капли мерзкого дождя, где-то надсадно кашлял гром, возвещая, что скоро на землю падет очередная порция грязи.

Людей это не тревожило.

За окнами стоял обыкновенный осенний вечер.

Но покой был нарушен. Погасли экраны телевизоров, и страшная боль сдавила мозг. Не вздохнуть, не пошевельнуться. Лишь глаза продолжали жить и видели, как город поглотило Нечто. Оно было вездесущим. Оно было вроде тумана, густого и вязкого. Оно укутывало все вокруг мертвенным саваном. В тумане исчезло все. Он вползал в каждую пору, в каждую щель, медленно наполнял ноздри, лениво и убийственно спокойно проникал в мозг. Мозг разбухал, а затем, — взрыв. И человек умирал. Умирал с открытыми глазами, умирал у потухающего телеэкрана, умирал во сне, где из причудливой гаммы разноцветных рисунков сконцентрировался и заполнил все вокруг зловещий туман.

Завяли на окнах цветы.

Завяли в своих клетушках-комнатах люди.

Прошли минуты. От тумана не осталось и следа.

Туман исчез. Исчезла цивилизация. Притихла планета. А когда взошло солнце, она была чиста. От всего. Первозданная тишина разлилась над ней, та тишина, что царила на заре ее жизни, миллиарды лет назад.

Мхи Ратх, главный жрец Храма, пребывал в состоянии глубочайшей задумчивости. Он перебирал в памяти весь этот день, свое поведение, молебен, религиозный экстаз монастырской братии, испуганно-восторженные лица простолюдинов. Все как всегда, но что-то не так. И это что-то заставляло Мхи Ратха нервничать и с каждым шагом приближающим к пышному монастырскому дворцу, взгляд его становился напряженнее, а поступь тверже. Нарастал гнев в связи с этой закавыкой, мешающей владыке и никак не желающей обнаружить своего присутствия.