Владислав Бахревский - Златоборье

Сладкая жизнь — горькая. Муравьи не иссякали, а воды осталось несколько капель.

— Одуванчики! — воскликнул однажды Ной Соломонович.

Жёлтые круглые ковры, так удивившие их, созревали, превращаясь в огромные шары. Пришла пора действовать.

В полдень, в солнцепёк, обкрутив головы нижним бельём — от шмелей, лопуховые пленники кинулись к одуванчикам. Каждый к своему. Протиснулись вовнутрь, обломили ножки парашютов. Оторвались от земли, полетели! Полетели-полетели! Покачиваясь, взмывая на восходящих струях, проваливаясь в воздушные ямы.

Вездеход Велимира Велимировича пристал к острову, на котором, на котором Никудин Ниоткудович вырубил сухие деревца на шесты.

— Они здесь останавливались! — по щепе определил лесничий. — Мы движемся по их следам. Вон уже и черно на горизонте.

— Проклятый лес, — догадался Антоша и пожалел, что произнёс эти слова. Не по себе стало.

— Черника поспела! — Даша набрала две горсточки ягод: одну Велимиру Велимировичу, другую Антоше.

Антоше и ягод этих не хотелось, вокруг зелено от ряски, пахнет гнилью, половина деревьев без листвы.

— Шар! — воскликнул Велимир Велимирович, указывая в небо.

— Их два! — разглядела Даша.

— Зонды, — определил Антоша.

— Но там люди! Там люди! — замахала обеими руками Даша. — В шарах люди.

Ветер закружил шары на месте, потащил вверх и уронил.

— Я вижу дедушку! — закричала Даша, не веря ни словам своим, ни глазам.

Ветер гнал одуванчики к острову. Ещё порыв, и оба они зацепились за тощие вершины ёлок. Полетели, отрываясь, в разные стороны парашютики, а на землю выпали совсем не в виде дождя, сначала грузный Ной Соломонович, а потом лёгонький Никудин Ниоткудович.

— Вот и мы! — сказали они.

И солнца в сторожке много, и людей, а тихо. Захлопотал крыльями, садясь на подоконник, Дразнила:

— Жжаль уезжжаете! Жжаль!

Все засмеялись, но коротким был смех. Ждали Велимира Велимировича, он поехал в лесничество сделать срочные дела и обещал через час-другой отвезти Ноя Соломоновича на реку, к рейсовому теплоходу.

— Эх! — вздохнул Никудин Ниоткудович. — Хорошо послушать высокий разговор… Но у меня все мысли теперь в одну точку. После Проклятого леса трепещу за наше Златоборье, как за новорожденное дитя. Думал, вечен Золотой Бор, реки и небо вечны. А теперь вижу, всему может быть конец, да такой скорый — вздохнуть не успеешь.

— Не так уж всё ужасно, — возразил учёный. — Не надо преувеличивать.

— Ной Соломонович! Добрая душа! Поедешь сегодня по реке, окинь взором и реку, и берега. Что от лесов осталось? Что от реки осталось? Всё пропадает пропадом! Сегодня было, и радуйся… Вот Маковеевна моя — одна такая на две сотни вёрст. Нам надо строить, — сказал Никудин Ниоткудович, — только не города, не плотины — землю надо строить. Вернуть земле земное: лес, реки, озёра, болота… Иначе человек машиной станет.

И в это время раздался гудок автомобиля, приехал Велимир Велимирович и торопил в дорогу. Все поднялись, но тут Антоша, чуть побледнев от волнения, загородил собою дверь и спросил Ноя Соломоновича:

— А что же будет с Проклятым лесом? Не придёт ли он в Златоборье?

— Проклятый лес, мальчик, — сказал серьёзно учёный, — это исчадье нашего мира, но оно наше. Его надо изучать, над ним надо думать.

— А кто же будет действовать? Когда это всё кончится?

— Проклятый лес — остров в болоте. Но островом он останется только в том случае, если все земляне станут жить, любя всё живое и отвергая всё мёртвое. Когда поймут: земля не на трёх китах, а сама она — кит, живой кит, плывущий по временам живой Вселенной.

Машина гуднула громче, настойчивее. Машины всё чаще и чаще бывают недовольны людьми.

Водяной в день Камахи вскупывался.

— Никудин! — обрадовался Водяной, увидав на бережку лесника. — Аида купаться!

— Так ведь это твой день. Я полезу, а ты меня и утопишь.

— Топлю глупых, не знающих честь… Ну, да я пошутил. Сегодня впрямь моё купанье. Гляди-ка!

И водяной улёгся на воде, выпятив грудь и вытаращив для большей надёжности глазищи. Полухвост-полуноги скоро ушли под воду, потом и круглое брюшко, а тут ветер нагнал волну, Водяной хлебнул, поперхнулся. Выскочил из воды по пояс, тряся космами.

— Ну не могу лежать по-твоему! Никак не могу!

Залез, охая, на струг, принялся облачаться.

— Никудин, расскажи, что видел в Проклятом лесу.

— Да что видел? Горе луковое. Как приснятся эти травы да звери — плачу во сне, кричу, ребятишек пугаю.

— Береги, Никудин, Златоборье. Осушители тут шастали, да я на них девчонок своих напустил. Даша тоже молодец. Уж так угостила голубчиков — вовек не забудут. В хорошие руки пожаловал я бережёную мою жемчужину. Ты скажи внучке, чтоб не расставалась с подарком. Это ей от всего Златоборья.

Водяной лёг в струг, как в постель, и струг ушёл под воду. Но вдруг снова забурлило, вспучился пузырь, и Хозяин Вод окликнул лесника:

— Никудин! А что Ной Соломоныч-то? Про лес Проклятущий что говорит?

— Стенку бетонную поставят, а потом будут изучать.

— Стенку — это хорошо! — обрадовался Водяной. — Очень умно придумано. По-учёному. А то ведь расползутся да расплодятся… Русалка с двумя хвостами. Это же — бррр! Ною Соломонычу поклон и привет!

Снова булькнул пузырь, и озеро облеклось в покой и тишину. Никудин Ниоткудович постоял, поглядел на угасающие круги, а потом и на небо. В небе под самыми тучами плавал коршун.

Покачивая крыльями небо, грозно сжимая пространство, хищник крутил медленную карусель, зачаровывая свободой парения.

Год, а то и два не видел лесник над Златоборьем коршуна. Погибают сильные птицы. Погибают цари поднебесья. Высокий лёт — уже не напасть на цыплячьи головы, а редкосное виденье.

Грибной суп стоял уж на столе, и в доме была гостья, Василиса Никудиновна. Рассматривали жемчужину.

— Дедушка, погляди! Ты ведь еще не видел. Это я в чёрном озере нашла. Жемчужину надо в музей отдать или в какой-нибудь фонд, — предложила Даша.

— Нет! — сурово возразил Никудин Ниоткудович. — Эта жемчужина — дар Златоборья, и она должна оставаться в Златоборье. Не забывай про это, Даша!

— А у нас новости, — пожаловалась отцу Василиса Никудиновна, — меня с Василием вызывают в суд: откуда коня взяли? Даша, ведь за тобой. Вы с Антошей завтра с утра у нас побудьте. За тёлочками надо посмотреть. Ивеня тоже страшно без надзора оставить. Завидкины так и рыщут вокруг дома.

— Я с вами в суд пойду! — сказал Никудин Ниоткудович. — Растолкую, коли не понимают.

И растолковал. Но суд без бумаги — не суд. Пришлось леснику писать ибъяснительную записку. Вот она слово в слово.