Юрий Коринец - Заблудившийся робот
- Название:Заблудившийся робот
- Автор:
- Жанр:
- Издательство:неизвестно
- Год:неизвестен
- ISBN:нет данных
- Рейтинг:
- Избранное:Добавить в избранное
-
Ваша оценка:
Юрий Коринец - Заблудившийся робот краткое содержание
Заблудившийся робот - читать онлайн бесплатно полную версию (весь текст целиком)
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Папа отведал ложку ухи, потом жареное.
— Как тебе сказать, — произнес он медленно, — вкус странноват…
— Вот и я думаю, что странноват, — растерянно пробормотала мама. — С запашком… и мясо слишком белое. И посмотри: на ухе совсем нет блестков жира…
Папа пригляделся к ухе, отведал еще ложку, потом достал из ухи кусочек рыбы и тщательно прожевал. По мере того, как он жевал, лицо его становилось все более мрачным.
— Треска это! — воскликнул папа. — Треска, а не осетрина! Обманули нас, как последних дураков!
— Я всегда говорила, что нельзя покупать у случайных людей, — прошептала мама, опускаясь на табуретку.
— Говорила, говорила! А сама только что сказала: «Два кило»!
— Но ты же велел брать…
Тут позвонил Старик-Ключевик: он стоял на пороге квартиры-108 в полной растерянности.
— Товарищи, это треска! — прошептал он дрожащими губами.
— Да, — удрученно ответил папа. — Уж вы меня извините…
— Ничего, — пробормотал Старик-Ключевик. — Вы не виноваты. Это я виноват. Я должен был определить.
Старик-Ключевик мрачно поплелся к себе, папа к себе.
Настроение у всех было отвратительным. Большее всех переживал, пожалуй, Тарабам. Сначала он вообще не мог понять происходящее. Но когда Катя и Юра ему все разъяснили, он загудел зловеще и стрелки в его вспыхнувших глазах забегали из стороны в сторону.
— Как могут на такой прекрасной планете существовать столь недостойные существа! — загрохотал он басом. — У нас таких не бывает!
На этом, конечно, дело не кончилось: начались звонки Петровых, Ивановых и Сидоровых. Все они были возмущены до крайности и хоть разговаривали вежливо, но по их голосам было ясно, что они очень обиделись на папу.
Только я и Старик-Ключевик на папу не обиделись: ведь мы были его верными друзьями! Мы понимали, что он нисколечко не виноват.
— Ну, подожди! — говорил мне папа вечером по телефону, и голос его прямо-таки раскалял телефонную трубку. — Уж я ему припомню! Этому СМО-83!
— Почему СМО-83? — не понял я.
— Потому это что «Человек с Мнимой осетриной»! Я его так прозвал! А 83 — это год, чтоб запомнить навеки! И никогда больше не попадаться в такие операции…
— Он обещал еще раз прийти? — спросил я.
— В том-то и дело! — мстительно прошипел папа. — Уж я окажу ему достойную встречу!
Папа и Тарабам рисуют картины
С некоторых пор папа перебрался работать на потолок — со всеми своими картинами, подрамниками, холстами, красками, кистями, муштабелями, мольбертами и прочим живописным скарбом. Папа говорил, что таким образом он удвоил свою жилплощадь: на потолке теперь была мастерская, а на полу осталась просто жилая комната, где папа спал, а также завтракал, обедал и ужинал вместе со всеми, как раньше, и — конечно же — чаевничал. Или просто отдыхал. Мастерская на потолке получилась просторной, ведь там не стояло никакой мебели — только торчала посередине люстра. Еще папа уверял, что мастерскую на потолке иметь очень выгодно, потому что картины там смотрятся совсем по-иному, нежели на полу, и это помогает ему в работе. И с этим я, побывав в мастерской на потолке, согласился: действительно, картины смотрелись там как-то свежее. Все это устроил Тарабам: без него, как вы сами понимаете, ничего бы не получилось. Тарабам весьма гордился расширением квартиры-108, он по целым дням не слезал с потолка, тем более, что тоже занялся живописью. Ну, и Кате с Юрой там тоже очень нравилось. Правда, иногда они играли и на полу папиной комнаты, и в детской, и на кухне, но на потолке, в новой замечательной папиной мастерской, им, конечно, нравилось больше всего.
Когда я впервые побывал в этой мастерской, она меня, естественно, огорошила. Да и вся папина комната выглядела теперь весьма странно. Представьте себе: внизу тахта, стол, стулья, стенка с книгами, посудой и встроенной стереосистемой, а вверху — вверх ногами — мольберты, табуретки, картины и прочие живописные принадлежности — и ничего не падает! И еще сидят там вниз головами папа, Тарабам, Катя, Юра, а иногда и мама, и каждый спокойно занимается своим делом. А еще звучит оглушительная музыка…
В тот день, когда я впервые все это увидел и поднялся в мастерскую — взмыл в нее, как на крыльях, — у меня далее даже голова закружилась! Отдышавшись, я подошел по потолку к папе, который сидел за мольбертом и вписывал в пейзаж сразу несколько гаечек. Ведь я пришел посмотреть именно на эти гаечки, или — как папа их называл — камертоны.
— Эге! — воскликнул я, и довольно громко, потому что музыкальный фон все заглушал. — Эге! Так ты вписываешь сразу целых пять камертонов! Зачем так много?! Ведь ты говорил, что хватит и одного! Все равно их потом замазывать…
— А вот и нет! — улыбнулся папа. — Их замазывать уже не буду! — Он тоже кричал во все горло.
— То есть как? — удивился я.
— Юра! Прикрути-ка музыку! — крикнул папа и, когда музыкальный 4 юн фон стал более терпимым для ушей, начал объяснять. — Дело в том, что, когда я в последний раз принес в приемную комиссию новый пейзаж — камертон был в нем уже замазан, ибо сослужил свое дело, — кто-то вдруг спросил: «В прошлый раз вот здесь, по-моему, была гаечка?»
«Была, — сказал я. — Но ее просили замазать». «Действительно, — вспомнил он. — Но теперь, как ни странно, этой гаечки почему-то не хватает! Не могли бы вы ее снова вписать? И может быть, далеедаже не «одну, а несколько… Посмотрим, что получится». «Ну, что ж», — согласился я. Признаться, я этому очень обрадовался: ты лее же помнишь, как Тарабам грустил, когда я в тот раз замазал его гаечку. Я принес картину домой, и мы вместе с Тарабамом вписали в нее несколько гаечек. Тарабам был в полном восторге! Видел бы ты, с какой любовью он над ними трудился! И они получились у него на славу… Да что там Тарабам! Вся комиссия была в восторге от гаечек! И теперь я в картинах камертоны больше не стираю! Вписываю — и сдаю…
— Ну, слава богу! — сказал я. — В конце концовконцов, не все ли равно: с гаечками или без них, — лишь бы картины имели успех. И ты получал гонорар. А что там рисует Тарабам?
— А ты посмотри! — сказал папа.
Я подошел к мольберту, за которым сидел Тарабам. Он приветливо улыбнулся мне и встал с табурета. Я с любопытством уставился на огромный холст, наклонно закрепленный на мольберте лицом к окну. Огромная картина писалась масляными красками… «Хотя что это за картина! — мелькнуло у меня в голове. — Чепуха какая-то!» Судите сами: на огромном холсте возвышалась под синим безоблачным небом куча металлолома. Где-то на горизонте чуть виднелись полуголые искривленные деревья. А в куче металлолома собраны были гаечки, болты, винтики, пружины, электрические провода со штепселями на концах, вставленными в розетки, хотя провода от этих розеток и штепселей не вели никуда; еще валялись в куче мотки проволоки, колеса — большие и маленькие, пустые консервные банки и еще какие-то непонятные ржавые железки… Должен, однако, признаться, что написано было все очень тщательно и весьма материально. То есть железо было железом, жесть — жестью, ржавчина — ржавчиной! До того материально, что хотелось все это взять и выбросить в мусоропровод! «В чем смысл такой картины?» — подумал я.
Шрифт:
Интервал:
Закладка: