Лоис Лоури - Дающий

Обычно самолеты появлялись днем, пока они прятались. Но и ночью он был начеку, постоянно прислушиваясь. Гэбриэл тоже слушал и кричал «Самолет! Самолет!» даже раньше, чем Джонас различал пугающий шум. Когда поисковики появлялись ночью, Джонас мгновенно съезжал с дороги к ближайшему дереву или кусту, бросался наземь и делал себя и малыша холодными. И иногда в самую последнюю секунду.

Когда он ехал ночами по пустынной дороге, оставив все коммуны далеко позади, не видя никаких следов человеческого присутствия, он все равно был постоянно начеку, высматривая подходящее укрытие на случай, если появятся самолеты.

Но постепенно самолеты почти перестали появляться. Они прилетали редко и уже не опускались так низко и не летели так медленно, как будто поиск стал бессистемным и бессмысленным. Наконец пришел день, когда они ни разу не появились. Не появились они и ночью.

Пейзаж менялся. Сперва почти незаметно. Дорога стала более широкой и менее ровной. Судя по всему, Дорожные Рабочие ею не занимались. Стало гораздо труднее удерживать равновесие на велосипеде — переднее колесо то и дело подскакивало на ухабах и проваливалось в рытвины.

Как-то ночью Джонас упал — велосипед наехал на булыжник. Джонас сразу проверил, в порядке ли Гэбриэл — ребенок, надежно закрепленный в кресле, не пострадал, разве что испугался, когда велосипед завалился набок. А вот Джонас вывихнул лодыжку и разодрал коленки. Сквозь порванную штанину сочилась кровь. Морщась от боли, он поднял велосипед, поправил кресло и успокоил Гейба.

В какой-то момент Джонас решился ехать при свете дня. Он уже совсем не боялся самолетов, которые, казалось, были далеко в прошлом. Но теперь его мучили новые страхи. Необычный ландшафт скрывал неведомые опасности.

Деревьев становилось все больше, леса вдоль дороги были все темнее и таинственнее. Ручьев тоже стало больше — теперь они часто останавливались попить. Джонас морщась промывал коленки. Опухшую, постоянно ноющую лодыжку он опускал прямо в придорожные канавки — холодная вода успокаивала боль.

Он осознал теперь, что Гэбриэл полностью зависит от него, от его неубывающих сил.

Они увидели свой первый водопад. И первое живое существо.

— Самолет! Самолет! — закричал Гейб, и Джонас стремительно скатился в кусты, хотя уже давным-давно не видел никаких самолетов, да и сейчас не слышал шума двигателя. Он остановился и обернулся к Гейбу. Малыш показывал пальчиком на небо.

В ужасе Джонас поднял глаза, но вместо самолета увидел что-то другое. Он это видел в первый раз, но ускользающие воспоминания подсказали ему название — птица.

Вскоре птиц стало очень много, они парили в небе, иногда были слышны их крики. Дети видели оленя, а однажды на обочине дороги встретили смешного рыже-коричневого зверька с пушистым хвостом. Зверек смотрел на них с любопытством. Джонас не знал, как он называется, но остановился, и они глядели друг на друга, пока зверек не скрылся в лесу.

Все это было так необычно. После такой предсказуемой жизни в Одинаковости Джонаса переполняли новые ощущения и знания, которые дарил ему каждый поворот дороги. Он снова и снова тормозил, чтобы полюбоваться дикими цветами, насладиться переливами птичьих трелей или трепетанием листьев на ветру. За все двенадцать лет, прожитые в коммуне, он никогда не переживал такое простое и такое острое счастье.

Но, кроме этих радостных ощущений, Джонаса посещали и другие. Например, страх. Больше всего он боялся, что им с Гейбом придется голодать. Ухоженные поля остались далеко позади, и найти еду было все сложнее. Они прикончили последние запасы картошки и морковки, собранные на полях, и теперь всегда были голодны.

Джонас попытался, встав на колени у ручья, поймать рыбу руками, но у него ничего не вышло. В отчаянии он начал бросать в воду камни, понимая, что это совершенно бессмысленно. Наконец он сделал некое подобие сети из завязок одеяльца, которым Гейб укрывался, и кривой палки.

Джонас закидывал и закидывал сеть без счета, пока не поймал двух серебристых рыбок. Джонас разделил их на кусочки острым камнем, и они с Гейбом поели сырой рыбы. Потом ягод. Попытались поймать птицу, но безуспешно.

Ночью, пока Гейб мирно спал рядом, Джонас лежал с открытыми глазами, мучаясь от голода, и вспоминал жизнь в коммуне, где еду приносили каждый день.

Он попробовал обратиться к слабеющим воспоминаниям, и перед его глазами встали соблазнительные картины: блюда с жареным мясом, именинные торты, сочные плоды, покачивающиеся на ветках.

Но когда воспоминания ушли, он остался один на один с грызущей пустотой. Однажды он вспомнил, как в детстве ему сделали выговор за неправильно употребленное слово. Тогда он сказал «я умираю от голода». И ему ответили, что это неправда. И что никто в коммуне никогда не умирал, не умирает и не умрет от голода.

Что ж, теперь это не так. Теперь он действительно умирает от голода. А если бы он остался в коммуне, этого бы не случилось. Он так хотел, чтобы у него был выбор. И вот он его получил. И неправильно им распорядился. Выбрал побег. И теперь умирает от голода.

С другой стороны, продолжал размышлять Джонас, если бы он остался, он бы тоже умирал от голода. Он бы жил, страдая от нехватки чувств, цвета, любви.

А Гэбриэл? Для Гэбриэла жизнь бы просто закончилась. Так что никакого выбора на самом деле не было.

Ехать на велосипеде стало невероятно трудно. Ослабевший от голода Джонас еле-еле крутил педали, искалеченная лодыжка ныла, к тому же на их пути стали попадаться холмы, о которых он когда-то так мечтал, и забираться на них было настоящей пыткой.

Начала меняться погода. Два дня шел дождь. Джонас никогда не видел дождя, только в воспоминаниях. Дождь в воспоминаниях ему нравился — это было новое интересное ощущение, совсем не такое, как сейчас. Они с Гейбом промокли и все время мерзли. И им никак не удавалось высохнуть, даже в те редкие моменты, когда выглядывало солнце.

До этого Гэбриэл никогда не плакал, каким бы страшным и изматывающим ни был их путь. Теперь же он плакал постоянно — ему было мокро и холодно, и он хотел есть, и он ужасно ослабел. Джонас тоже плакал. По той же самой причине. Но у него был еще один повод для слез. Он плакал, потому что боялся, что не спасет Гейба. Про себя он уже не думал.

Джонас не сомневался, что цель близка. Приближалась ночь, и ничто не подтверждало его уверенность. Он ничего не видел, кроме бесконечной петляющей дороги. Он ничего не слышал.

И все же он чувствовал — Другое Место уже недалеко. Но у него почти не осталось надежды, что они смогут туда добраться. Совсем плохо стало, когда ему в лицо подул холодный пронизывающий ветер, в котором кружилось что-то белое.