Мачей Войтышко - Синтез

Итак, он плыл, равнодушный к красоте коралловых атоллов, радужных рыб, огромных крабов и моллюсков, а также отблескам огней в зеленоватой воде. Он плыл и искал.

Рядом с ним сидел, сложив металлические грейферы на пульте управления, робот, названный Гонсалесом в память о давнем адъютанте.

— Ближе, ближе. Мы не можем подплыть ближе?

— Нет, ваше превосходительство, там водоворот.

— Ну так я и говорю: ближе к этому водовороту.

— Я не могу подвергать опасности жизнь вашего превосходительства.

— Знаю, знаю, что я для тебя — неслыханная ценность. Стой!

Перед ними зияло черное углубление в скале.

— Туда!

Они вплыли в черный коридор, где Гонсалес вынужден был включить все прожектора. Несколько минут они продвигались в абсолютной тишине. Вдруг на их пути выросла скала, почти полностью закрывающая доступ в остальную часть коридора. Течение там было очень сильным. Рядом, на колючей водоросли вздымалось нечто диковинное, трепыхающееся под сильнейшим напором воды. Это не было похоже ни на одно животное, ни на морской куст. Робот направил туда прожектор. Муанта издал ликующий крик: он узнал остатки парадного мундира генерала Микеланджело.

— Элька, защищай ворота!

— Сюда, сюда!

— Угол! Назначаю угловой удар!

— Судью на мыло!

— Если будешь меня обзывать, то я не играю!

Эта последняя фраза принадлежала бабушке, поскольку дедушка с явным удовлетворением ругал судью, то есть бабушку, и даже обвинял ее в пристрастном судействе.

Марек, дедушка, Петрусь и поэт Фунг играли против четверых циркачей из группы «Сальто», в одних воротах стояла Эля, а в других — Август Тоникер.

По правде говоря, команда циркачей отличалась большей слаженностью и силой, но дедушкин коллектив своей амбицией компенсировал нехватку у себя этих качеств. Марек, который первый раз бегал с «отремонтированным» сердцем, заметил, что ему это дается легче, чем раньше. Поэт Фунг забыл о своих изощрённых тирадах и лишь коротко, отрывисто покрикивал то на Петруся, то на Марека. Эля, замурзанная и растрепанная, проявляла чудеса изворотливости, и ее «замечательным действиям», как назвал это Марек, следовало приписать половину успеха, каким, без сомнения, был счет 2 : 2.

Бабушка свистела и демонстрировала большой профессионализм: она показала дедушке желтую карточку, решительно назначила свободные удары и вбрасывание из аута. Когда она объявила конец матча, ей с трудом удалось уговорить обе команды тщательно вымыться еще до обеда. Все хотели сначала есть, и заправилой бунта был, понятно, дедушка Артур. Конечно, судья настоял на своем, грозясь объявить счет недействительным и полностью дисквалифицировать грязных игроков.

Такой день, напоенный запахами леса и земли, заполненный людьми, с которыми связывают тоненькие ниточки взаимопонимания, насыщенный событиями, сменяющимися в ускоренном темпе, — такой именно день и заставил Марека до конца поверить в подлинность своего приключения. Ведь во сне может случиться почти все — но только не такой вот день, полностью нереальный, но все-таки настоящий.

А сейчас он кормил вместе с Элей и Петрусем слонов. Массивная Афродита принимала нежным концом хобота кисти бананов и вкладывала их в пасть. Ее супруг Кинг грелся на солнце, а маленький слонёнок (еще без имени) возился на берегу ручейка.

Вдруг животные начали проявлять беспокойство. Афродита бросила гроздь и ужасающе заревела. Кинг в страхе вскочил, а слонёнок жалостно запищал.

— Они чувствуют в воздухе что-то недоброе... — сказала Эля.

— Так. Хорошо. Теперь вверх!

Они выплыли. Уровень воды значительно повысился, так что она доходила прямо до скальной платформы. Но, кроме одной опрокинувшейся пусковой установки, все остальные зловеще блестели, неизменно грозные в своей боевой готовности.

— Великолепно, — пробормотал Муанта. — Великолепно!

— Ваше превосходительство, — сказал робот, — у меня ничего не запрограммировано насчет этого оборудования. Я не знаю, что это такое, но, судя по реакции вашего превосходительства, тут что-то очень опасное. Предупреждаю, что здоровье...

— Вот-вот! — поспешно уверил его Муанта. — Здоровье — важная вещь! Где-то здесь есть маска.

Он отыскал огромный, прозрачный колпак и надел его на голову.

— Ну что? — загудел он из глубины. — Идет мне?

Робот проявлял признаки беспокойства.

— Мне жаль, ваше превосходительство, но я должен буду уведомить руководящий центр.

— Да пожалуйста, пожалуйста! Уведомляй! Я обожаю руководящие центры!

Одним прыжком Муанта достиг рычага и рванул его вниз. Пещера наполнилась странным шипением и гулом. Пусковые установки работали, как огромные воздуходувки. Их разверстые пасти изрыгали, казалось бы, только сжатый воздух.

Робот посылал в руководящий центр сигналы тревоги, а Муанта сидел верхом на замшелом валуне и гоготал под своим стеклянным колпаком, напоминая квакающую гигантскую, старую и сморщенную жабу. Ему казалось, что это самый прекрасный день в его жизни.

В этом месте обрывается история мира.

История складывается обычно из маленьких и больших историй, связанных с человеческими судьбами, а так как спустя полчаса после безумного жеста Муанты все население земного шара утратило собственную волю, то вслед за этим оно лишилось и своих историй. Каждый замер в полусне там, где стоял или сидел. Руки, опущенные над компьютерами, ноги, поднятые для удара по мячу, головы, усердно склоненные над работой, пальцы, играющие на фортепиано — все вдруг застывало и постепенно безвольно опадало, как в неожиданно замедленном фильме. Болезнь, которая с первого момента ее распознания получила название atrofia asynomorus liberiensis, в течение двадцати минут овладела человечеством. Все, буквально все граждане мира, находившиеся в то время на Земле, подверглись ужасающему заражению.

Ошибочно было бы предположить, что это событие вызвало сразу огромные бедствия. Роботы автоматически доставили самолеты и поезда на их стоянки. Никто, к счастью, не гулял прямо по трассе, не открывал клетки со львами, никто также не стал жертвой несчастного случая, окаменев над пробиркой с ядовитым веществом.

Но картины, которые были автоматически зарегистрированы головизионными камерами, дают полное представление о размерах катастрофы. Вот на концерте в филармонии замирают все музыканты и весь переполненный слушателями зал. Они сидят такие беспомощные и смотрят друг на друга пустым, невыразительным взглядом. Сидят... Инструменты упали на пол, и тишину нарушает только скрип дирижерского пюпитра, гнущегося под тяжестью самого маэстро, который почивает на нем в неестественной позе. Спортсмены, бежавшие в это время по стадиону, вдруг сбавляют скорость и ложатся на дорожки. Борцы резко останавливаются в разгаре ожесточенной схватки. Песенка замирает на устах певицы, а телевизионный ведущий Рыпс первый раз в жизни замолкает на полуслове.