Лиз Кесслер - Правдивая история про девочку Эмили и таинственный замок

Перепончатыми? Я похолодела. И вспомнила слова Нептуна.

Проклятие начинало действовать.

— Эмили, Милли! — выгляните наружу!

Некогда было раздумывать о пальцах. Шона высунулась из люка, тревожно показывая на иллюминатор.

— Поднимитесь на палубу, — сказала она. — Я встречу вас снаружи.

Поспешно вскочив, я помогла подняться Милли, и мы вдвоем, спотыкаясь и пробираясь через завалы, выбрались на палубу. Я старалась не обращать внимания на странное ощущение в ногах, которые словно бы потеряли чувствительность.

Не знаю, что я ожидала увидеть снаружи. Наверное, думала, что теперь, после того как шторм утих, всё будет выглядеть так же, как прежде. А может быть, где – то в глубине моей души тлела безумная надежда, что мы по – прежнему находимся поблизости от Перекрестного острова.

Но если я и думала нечто подобное, то очень быстро поняла, что жестоко ошибалась.

Я ничего не узнавала. Собственно говоря, я ничего и не видела, кроме моря. Моря и неба. И никакого тебе острова, других судов, бухты. И ни души.

Стояла такая тишина, как будто весь мир затаил дыхание, желая убедиться, что шторм действительно закончился.

Сначала я видела только окружающий нас со всех сторон бесконечный, глубокий, синий океан, неподвижный, как стекло. Над самой водой висела дымка.

Солнце уже начинало садиться, и небо почти полностью закрыли пухлые ленивые облака, похожие на мотки розовато – лиловой шерсти. Выше мчались серые облачные пряди.

Потом края облаков вдруг посветлели, словно кто – то обвел их фломастером золотистого персикового цвета. Казалось, они извинялись за черные тучи, нагнавшие на нас такого страху. Вскоре розовые и оранжевые тона пропитали всё небо между облаками. Сквозь все облачные щели пробивались солнечные лучи, похожие на оранжевые веера. Было красиво, как на картине.

Над нашими головами пронеслась одинокая чайка — как будто оставила на этой картине свой автограф.

И только тут мы заметили.

Смотрите, — прошептала Шона.

Она указывала в самую гушу туманной дымки. Мы с Милли проследили за ее пальцем, и постепенно сквозь туман проступили очертания.

Очертания замка.

— Где мы? — прошептала я.

Никто мне не ответил. Ответить было нечего.

Мы смотрели, и каждый думал о своем и задавал себе собственные вопросы. Вслух никто ни о чем не спрашивал. Какой смысл?

Стоя на носу судна, я медленно повернулась вокруг своей оси, оглядываясь, — везде было одно и то же. Безжизненно – спокойное море. Я никогда не видела моря настолько безжизненного, настолько спокойного и настолько синего. Корабль замер, чуть накренившись, словно оперся на что – то. На что? Вокруг не было никаких участков суши, да вообще ничего не было, кроме океана, замка и тумана.

Шона нырнула под воду. Через пару минут она появилась снова, откидывая с лица мокрые волосы.

— Корабль лежит на мели, — сообщила она. Мель? Посреди океана?

В ответ на мой невысказанный вопрос Шона лишь пожала плечами и покачала головой.

Я сощурилась, пытаясь разглядеть замок получше. Его темный готический силуэт величественно возвышался над морем на фоне закатного неба, как будто вырезанный из черного картона. Он напомнил мне детский рисунок — совершенно симметричный, с высокими башенками по обеим сторонам мощной центральной башни. Даже можно было разглядеть высокие круглые окошки в верхних углах башни. Внезапно что-то дрогнуло у меня в груди, словно натянулась невидимая нить, соединяющая меня с замком, и я поняла, что обязательно должна там побывать.

Небо краснело, и всё, кроме контуров замка и клубящейся вокруг него дымки, погружалось во тьму. Бремя от времени сквозь рваные клочья тумана мне удавалось заметить скалы, на которых вроде бы стоял замок Их зазубренные острия торчали вверх, образуя подобие сцены посреди океана.

Милли первой вышла из оцепенения. — Так, девочки, — проговорила она, отряхиваясь. — Сейчас я узнаю, где мы находимся.

Стоило ей открыть рот, как желание попасть в замок немедленно пропало.

Шона уставилась на Милли с таким видом, словно та вдруг заговорила на иностранном языке.

— Как? — спросила я.

В ответ Милли широко и ненатурально улыбнулась. Так обычно улыбалась мама, когда совершенно не представляла, что ей делать дальше.

— что-нибудь придумаем, — сказала Милли. — Оглянуться не успеешь, как вернешься к маме с папой. Вот увидишь, — Потом она точно так же широко улыбнулась Шоне. — И ты тоже, малышка. Я обязательно что-нибудь придумаю. Не волнуйтесь.

Она неуверенно прошла по палубе и похлопала по длинному свернутому парусу, лежавшему вдоль борта.

— Ну – ка давайте – ка посмотрим, нельзя ли поднять эту штуку. В конце концов, можно доплыть назад под парусом.

Я недоверчиво воззрилась на Милли. Она что, серьезно собралась плыть на «Фортуне»?

«Ну а почему бы и нет», — подумала я тотчас же. А вдруг получится? Главное — понять, где мы. И тогда действительно можно будет вернуться на Перекрестный остров под парусом. Сумела же я вывести в открытое море нашего «Короля», когда мы еще жили в Брайтпорте. Так, может, и с «Фортуной» справлюсь? Да, конечно, я понимаю, что это древнее пиратское судно, разбившееся о рифы двести лет назад, — с тех пор на нем никто не плавал. Но у нас ведь всё равно нет других вариантов спасения. Попытка не пытка.

Мы вместе начали дергать канаты и тянуть мачты. Милли приподняла бом, чтобы я пролезла снизу вместе с парусом. Я ползала кругами, разматывая парусину до тех пор, пока она не покрыла всю палубу.

— Ой… — проговорила Милли, глядя на давно истлевшую бесполезную ткань у себя под ногами.

Я тоже посмотрела.

— Может, его можно зашить?

Милли вздохнула и сдержанно улыбнулась.

— Попытаемся, деточка, — ответила она, похлопав меня по руке.

Мы обе старательно не упоминали о том, что корабль лежит на мели, а трюмы его заполнены водой. А также о том, что не имеем ни малейшего представления, где же мы находимся. Нам необходимо было во что-то верить, пусть даже в иллюзию.

— что-нибудь придумаем, — повторила Милли, поворачиваясь, чтобы вернуться в каюту. — Я только выпью чашечку чаю с бергамотом, а потом быстренько приберемся в комнате, хорошо?

Нам удалось расставить и разложить всё по местам — всё, что уцелело. Горше всего мне было, когда я нашла стакан, который папа подарил маме всего пару недель назад. Он нарисовал на боку сердечко со своими и мамиными инициалами. Стакан разбился на две половинки, разорвав сердце пополам и разделив инициалы. Половинки валялись в разных концах каюты. Это случайность, твердила я про себя. Это ничего не значит. Я никогда не была суеверной.

Но я не верила самой себе. Самое большее, что мне удавалось, — это сдержать слезы, которые подступали к глазам. Может, я расстроилась бы меньше, если бы не заметила, как Милли при виде разбитого стакана тихо охнула и покачала головой. Поймав мой взгляд, она тут же снова неестественно заулыбалась.