Гарри Килворт - Головоломка

Я не понял, о чем он говорил. Я тихонько прокрался к выходу, оставив его мечтать о своем. Думаю, все археологи — мечтатели. Иначе они не стали бы копаться в земле в поисках обломков разных древних вещей, правда ведь? Когда папа находил что-нибудь вроде черепка от горшка, он видел его не таким, каким вытащил из земли. Он видел его таким, каким он был тысячи лет назад. Папа видел не черепок, а целый горшок, наполненный маслом или зерном или чем-нибудь еще. Обломок ржавой старой железяки для него был сверкающим мечом, бряцающим на поле битвы. Я не раз замечал, как он на целые часы погружался в мечты. Отец просто сидел на одном месте и пялился на грязный кусок камня, выкопанный из земли. Еще чуть-чуть — и можно было услышать, как в его голове крутятся колесики. Он приходил в возбуждение от вещей, которые любой другой человек посчитал бы мусором. Если бы он не был мечтателем, он бы всего этого не делал, верно?

Но верите ли, когда я уже почти скрылся из виду, папа неожиданно появился в проеме кухонной двери и окликнул меня:

— А ты покормил и напоил скот, Макс?

Дьявол! Это была наша работа, моя и Хассана. Но брат может проснуться в любой момент. Я посмотрел на грязный загон, где содержались животные. Они уже начинали шуметь и возиться, как всегда, когда приближалось время их кормления.

— А Хассан не может сделать это? Он ведь, в конце концов, козопас.

Я содрогнулся. Ничего хорошего не выйдет. Мне не стоило говорить этого.

Поэтому поспешил добавить:

— Я кормил их вчера.

Вот это звучало лучше. Гораздо лучше. И на удивление, это была чистая правда.

— Ты и правда кормил их вчера?

— Да, папа.

— Ну хорошо, но не называй брата козопасом. Дядя заставил его выполнять эту работу. Это вовсе не было его желанием. — Последовала многозначительная тишина, потом папа добавил: — Ну и, конечно же, нет ничего постыдного в том, чтобы быть пастухом. Это не самое почтенное занятие, но могу тебя заверить, что оно подарило свету множество образцов прекрасной пасторальной поэзии и, возможно, несколько великих философских идей. Когда ты один на природе, то появляется много времени, чтобы поразмыслить. И конечно же, есть люди, которые просто родились пастухами…

Я оставил его за этими рассуждениями, а сам побежал по тропинке, ведущей через тропический лес.

Она бродила по пляжу, наклонив голову. Полоса песка перед морем уже не так широка как тогда, когда мы приехали. Вода поднималась все выше к краю леса, это было заметно каждый раз, когда мы выходили на пляж. Остров постепенно исчезал. В один прекрасный день он утонет.

— Привет!

Джорджия подскочила на месте:

— Ой!

— Извини, я вовсе не хотел тебя напугать.

— А ты и не напугал!

Люди всегда так говорят, даже когда это явно неправда.

— Да нет, напутал!

— Ну и нечего надуваться от важности по этому поводу!

Все пошло не так. Когда я прокручивал наш разговор у себя в голове вчера вечером, все складывалось гораздо лучше.

— Послушай… — начал я.

— Что? Ой, смотри! — взвизгнула она, указывая на белую ракушку с оранжевым узором. — Это епископская митра.

Я знал о раковинах больше, чем Джорджия:

— Вообще-то, это митра понтифика.

— Почему вы, английские мальчишки, все время говорите «вообще-то»? [2] В оригинале Макс использует слово actually, употребление которого в подобном значении не характерно для американского варианта английского языка. — Примеч. пер.

— А почему вы, американские девчонки, всегда визжите?

— Английские девчонки тоже визжат. Большинство девчонок во всем мире визжат. Это то, что все мы делаем, а мальчишки находят это очаровательным. По крайней мере, большинство мальчишек. Ты явно не такой.

Все определенно пошло совсем не так. Солнце припекало все сильнее, я был босиком и вскоре уже не смогу стоять на песке. Хассан бы смог. Его ноги закаленные, как кирпичи. Но мне и Джорджии приходилось искать тень, когда песок на пляже раскалялся.

Позади нас темно-зеленый фонический лес становился все светлее под лучами беспощадного солнца. Зеленые морские волны грохотали о риф, накатывали и разбивались клочьями белой пены. Лагуна была сморщена от всплесков волн, так как бриз гнал по воде зыбь. Из-за сияния белого песка приходилось все время щурить глаза. Я не взял с собой солнцезащитные очки и вскоре вообще не мог открыть глаза.

— Послушай, — наконец начал я, — Джорджия, я хотел сказать тебе, что ты мне нравишься.

Она подняла голову:

— И из-за этого ты такой раздражительный?

— Нет-нет! Я имею в виду, понимаешь, что ты очень сильно мне нравишься. По-настоящему нравишься. Ну, ты поняла.

Она внимательно посмотрела на меня.

— Ах, это! — произнесла она. — Я так и думала, что рано или поздно дело дойдет до этого. Вначале Хассан, теперь ты.

Меня больно уязвил этот ее тон всезнайки. Она отнеслась к моим словам слишком легко, хотя это был вопрос жизни и смерти. Затем до меня в конце концов дошло то, что она сказала.

— Что ты имела в виду насчет Хассана?

— Он предложил мне выйти за него замуж.

— Что?!

— Он не имел в виду сейчас. Позже, когда мы вырастем. По крайней мере, так мне показалось.

Ветер удачи дул совсем в противоположную от меня сторону.

— Черт побери!

— Нет совсем никакой необходимости ругаться.

— Ну а когда это он успел — сделать тебе предложение?

— Прошлым вечером, во время бури.

Ну да, он, наверное, улизнул из палатки, пока я спал.

— А что это вы вдвоем делали во время шторма?

— Мокли. — Она улыбнулась, продемонстрировав великолепные белые зубы. — Да прекрати, Макс, не надо устраивать сцен. В данный момент я не собираюсь ни за кого замуж. Да может, и вообще никогда не соберусь. Это просто Хассан. Ты же знаешь, он все воспринимает слишком серьезно. Не будь, пожалуйста, таким же.

Я в отчаянии отвернулся от нее.

— Так он тебе больше нравится?

— Вы оба мне нравитесь.

Но не как-то по-особенному. Не так, как каждому хотелось бы нравиться, когда он сходит с ума по девчонке. Я не хотел использовать слово «любовь»: оно просто застревало у меня в горле. Но я по-настоящему любил ее. Я заболел ею. Она стала королевой каждого мига. Без нее я был бесполезным болваном, которому никогда и не светило стать счастливым. Я хотел, чтобы она была моей. Только моей. И больше ничьей. Я хотел бы, чтобы она думала, что в мире не существует больше никого, кроме Макса Сандерса. Я бы хотел, чтобы она полюбила меня так же, как я любил ее. А если она меня не полюбит, мне придется плестись прочь, предаваясь страданиям.

— Макс, — сказала она. — На сегодня ты мой самый лучший друг. А Хассан тоже мой лучший друг. Ты не должен просить о большем.

— Да, мы твои единственные друзья, — заметил я. — Вокруг никого больше и нет.