Роман Лейбов - Разделить на сто

— Точно, — встрепенулся Стасик Левченко, — ты помнишь, Тань? Я думал, это псих ненормальный, а он вот чего?

— Да, — подтвердила Таня, — они вчера нас у петрушкинского подъезда поймали. Какую-то лягушку хотели, кузнечиков. И тоже про СОМ упоминали. Ещё про ящик какой-то. Потом дождь пошёл, и мы…

— Всё, — быстро сказал, поправляя очки, Юра, — тихо, больше ни слова. Быстро расходимся. Завтра встречаемся в запасном Штабе в девять утра. Семёнова, предупреждаю, я тебе позвоню и трубку не положу, пока ты не ответишь. Стас… сам знаешь.

Опасно шаталась лестница под ногами встревоженных оповцев. Какие-то недобрые тени мерещились им за кустами крыжовника. На погружённые в коварную темноту окна второй квартиры друзья старались даже не смотреть.

СОМ — это не шутки. СОМ — это Система Орбитального Маневрирования, совершенно секретное космическое предприятие всесоюзного значения, о точном расположении которого (на территории вагоноремонтного завода, третий поворот налево по бетонке, дальше — через пропускной пункт и за колючую проволоку по просеке соснового леса) знал каждый брюквинец в возрасте от семи до девяноста восьми лет.

Жёлтая бабушка с третьего этажа, глядя на наших героев, только головой покачала.

После второго-то удара она из дому не выходит, даже пенсию ей носит почтальон. А так — правнучка Вера с мужем ухаживают аккуратно, хорошие, заботливые, образованные люди, дай им Бог здоровья. Ну, положим, скучновато дома: зрение читать не позволяет, а по радио в последнее время одна какая-то ерунда, не поймёшь даже, о чём. И музыка эта новая — трям-брям. Джаз или как там? Ну её вообще. Вот и сидит она у окна всё время, да что ещё делать в девяносто восемь-то лет? Впрочем, может и хорошо, что вблизи ничего не видать. По крайней мере, в зеркале различимы только общие очертания былой красоты. Это большой плюс, улыбается она про себя. А из окна, в общем, всё видно: и то, что там есть, и то, что было, и то, что только может быть. Деталей не разобрать, но дальнее зрение ещё имеется.

Мария Тимофеевна так много в жизни видала, что ей иногда даже думалось: всё уже видела, всё знает наперёд. Потом она, конечно, сама себя корила: нельзя так, нехорошо. Сколько раз уж бывало: кажется, как в тех стихах, «только повторенья грядущее сулит», а потом глядишь — сюрприз с неожиданностью. Всё слегка расплывается, путается перед Марьей Тимофеевной. Что там за мальчик рыжий идёт со двора? Это не кондитера ли Лопатина сын? Ах, нет, тот был на прежней квартире, когда ещё Мартин Людвигович был жив. Кондитера тоже хорошо помнит Мария Тимофеевна, жовиальный такой мужчина, вечно ей подмигивал, ловко перевязывая бонбоньерку крест-накрест ленточкой. А это — другой мальчик, вспоминает Мария Тимофеевна, Левченко его фамилия. Они были соседями потом… в каком году это было? Давно, она была тогда за Николаем Михайловичем. Да-да, за Николаем Михайловичем, царство ему небесное. И жили они в Преображенском переулке. Потом уже он стал Чеховским. Это Иван Петрович Белкин переименовал, книжная голова. Бедный добрый Ванечка, жаль его до слёз — пропал тогда же, когда Николай Михайлович сгинул. Но, значит, размышляет Мария Тимофеевна, это другой мальчик? Тот Левченко, помнится, вырос уже и даже женился на какой-то певичке. Ну, может родня. Или просто похож.

Нет, она в здравом уме. И помнит даже, который теперь год. 1974, пожалуйста. Это просто всё слегка путается, чуть расплывается, слишком подолгу она сидит каждый день у окна. Но как оторваться: в квартире темно, а там, за окном, то зелёное, то жёлтое, то белое, то снова зелёное! Сплошной сюрприз с неожиданностью!

И снова качает головой и глядит из окна старейшая жительница Брюквина Мария Тимофеевна Перевозчикова, в первом замужестве Миллер, урождённая Осьмирогова, любимая младшая сестра знаменитого культурного купца. Деталей, конечно, не разобрать, только общие очертания, но дальнее зрение у Марии Тимофеевны ещё есть.

28 августа. Среда. Утро. Переменная облачность. Ветер слабый. По радио передают песню композитора Тухманова. Из нескольких окон пятнадцатого дома по Брынскому проспекту несётся голос певца из ансамбля «Весёлые ребята», исполняющего сочинённые поэтом Харитоновым поразительные в своей немудрёности слова: «Ты не можешь не заметить: соловьи живут на свете и простые сизари...».

Стасик Левченко назло Юре Красицкому опять приехал на десять минут раньше и теперь неосторожно стоит у трансформаторной будки.

Из окна второй квартиры за ним, не отрываясь, следят в бинокль пенсионеры Португальский и Голландский.

«Как прекрасен этот мир, посмотри!» — выводит солист проникновенные слова поэта Харитонова. Стасик ковыряет пальцем в стене будки кирпич, озирается по сторонам, вздыхает и нервно позёвывает.

В это время Наташа Семёнова, уже умывшись и одевшись, сосредоточенно и осторожно доедает в прихожей квартиры № 13 в доме тоже тринадцатом по Брынскому проспекту толстую мягкую сизую сливу. Она размышляет о сложностях поимки шпиона из пятнадцатого дома и поражается совпадению своих подозрений с Юриной интуицией.

«Как прекрасен этот мир!» — ласково завывает голос в радиоточке, всегда работающей на кухне в сто шестой квартире пятнадцатого дома у Петрушкиных. Анастасия Мироновна только что накормила Таню яйцом всмятку и бутербродом с сыром. Таня, обуваясь в прихожей, вспоминает свой сегодняшний менделеевский сон. Конечно, там были оба страшных старика, они явились с бронированной лягушкой и армией кузнечиков в камуфляжной форме. А Стасик в конце концов пришёл и её спас.

«Ты взглянула — и минуты остановлены как будто, — уверяет сладкий голос, разносящийся по всему Брынскому проспекту, звенящий над заречьем, летящий в зенит над летним ещё, тёплым после сна Брюквиным, — Как росинки их бери». Но пронзительных слов поэта Харитонова не слышно в подвале пятнадцатого дома. Там, в пахнущей картофелем, влажной извёсткой и дёгтем прохладной тишине перед деревянной дверью с надписью «36» стоит Юра Красицкий. Он ключом запирает на висячий замок дверь, нагибается и, наклонившись слегка под тяжестью набок, аккуратно несёт большой деревянный ящик по узенькому подвальному коридору, освещённому полуживыми лампочками в сетчатых намордниках, а затем по лестнице, ведущей наверх, в подъезд.

«Как прекрасен этот мир!» — думает словами поэта Харитонова сидящая в ящике лягушка, впервые за последние два дня вдохнувшая свежего, неподвального воздуха. И кузнечики с ней совершенно согласны.