Илья Подольский - Огненная печать

Долорес и алхимик пригласили странников за стол, который по велению колдуньи был уже заставлен прекрасными яствами, услаждавшими самые прихотливые взгляды и вкусы.

— Мысль моя в сомнении от того, что непонятно, каким образом будут распределены наши полномочия, — договорил Альфредо, когда они уселись за стол. Эль-Хан пояснил:

— Честь уже в том, что вы позволили нам обратиться к вашим избранникам.

— Значит, мы должны дать волю и стать простыми наблюдателями? — с лукавством предположила колдунья.

— Простота вам не грозит, — польстила Лейла самолюбию Долорес. — Вы вправе не давать своей воли.

— Ты хитра, Владычица тюльпановых окраин, — с коварной улыбкой сказала Долорес.

— Может быть, — улыбнулась Лейла, — я лишь узор на воде.

Между ними на несколько мгновений воцарилось молчание, которое нарушил голос Альфредо:

— Нам, насколько это возможно, ясны ваши намерения. И единственным пожеланием будет лишь знание о каждом вашем шаге.

Эль-Хан и Лейла посмотрели друг другу в глаза, после чего витязь сообщил, что это условие их не станет стеснять.

Восточные Хранители пробыли в Северных странах весь день, а на закате снова отправились в свой долгий путь, незримый для простых смертных…

Интересно, сами люди знают то, чего они ждут от магии? Я задала этот вопрос, как всегда, в пустоту своего непонимания. Да, многое в этом мире мне непонятно.

— Ева! — услышала я нервный голос мамы. — Нам пора!

Вот, например, сейчас. Зачем мама требует, чтобы я вместе с ней поехала к самой противной на всем белом свете тетке? Но все мои намеки на то, что Софья Харитоновна имеет обыкновение недолюбливать меня, были тщетны, и мама тоном тюремной надзирательницы требовала, чтобы я вместе с ней отправилась на день рождения ее тетки.

До района, где Софья Харитоновна проживала, следовало добираться на двух автобусах, что занимало два часа, не менее. Что ж, два часа для всяких мыслей, думаю, вполне достаточно. Неназойливое сентябрьское тепло сегодня разбавилось хорошим дождичком. Улицы по-настоящему пахли летом, особенно когда к чистому, мокрому асфальту прилипали сорванные ветром и еще зеленые листья.

Итак, о чем я там сама себя спросила? Боже, какой ужас! Я говорю сама с собой. Надеюсь, сестра все-таки приедет через неделю. Юля — просто удивительно счастливый человек! Живет в Москве и навещает нас раз в полгода. Хорошо, что мы скоро увидимся — будет с кем поговорить.

— Ева, — наставительно сказала мама, когда мы уселись в автобус, — я попрошу тебя быть вежливой с тетей Соней. А если это невозможно, то хотя бы поменьше говори.

Я утвердительно кивнула головой. В самом деле, я болтлива и люблю высказывать свое мнение. «Лучшие» друзья моих родителей уже пророчат мне поступление в Литературный институт. Но меня тошнит от этих пророчеств.

Странно, как взрослым удается планировать свою жизнь? У некоторых все расписано досконально. Сначала детский сад, потом школа, потом институт и так далее, пока вдруг их не осенит вывод, что вся их жизнь проживается напрасно. Думаю, за эту прозорливость Софья Харитоновна меня не любила. Но даю стопроцентную гарантию, что и она не такая уж деревянная, как кажется снаружи…

— А! — усмехнулась тетя Соня, встречая нас с мамой на пороге своего дореволюционного дома. — Вот и ветреная дочь Эгиоха [1] Одно из имен Зевса. !

— Софья Харитоновна, — тут же сказала я, — вы когда-нибудь перестанете так называть меня?!

— Ева! — строго посмотрела мне в глаза мама.

Мы вошли в дом, где к тому времени собрались всякие очень важные и «интересные» люди. Софье Харитоновне исполнялось шестьдесят лет, но она по-прежнему была модницей, к тому же кокеткой. Мама отправилась хлопотать на кухню, а я решила найти какое-нибудь укромное местечко в этом многокомнатном доме, похожем на лабиринт.

Через пятнадцать минут, когда отгремели первые и самые скучные тосты, я почувствовала себя как в той загадке, где без окон, без дверей полна горница людей. Словом, я выглядела среди этих праздных, но уже умудренных жизнью лиц как зеленый огурец. Хуже того, какой-то крайне заботливый профессор (вероятно, очередной новый знакомый тетки) положил в мою тарелку ненавистный салат «Оливье».

— Юная барышня, — обратился он ко мне тихим бархатным голосом, — отчего вы ничего не кушаете?

— Оттого, что не голодна, — старалась я казаться вежливым и воспитанным ребенком.

Профессор с каким-то странным любопытством посмотрел на мои руки. Наверное, он подумал, что во времена его молодости «юные барышни» не красили ногти в ярко-синий цвет. Что-то этот седобородый мужчина с хитрыми глазами начинал мало-помалу меня раздражать. Но я обещала маме помалкивать, поэтому сделала вид, будто мне абсолютно безразлично, что кто-то меня разглядывает. Худая дама с искусственными ресницами попросила профессора передать ей десертный ножичек, и тут я узнала, что зовут седобородого Александр Иванович. Знакомое имя у этого профессора.

— У вас очень интересные украшения, — сказал мне Александр Иванович, наливая в мой фужер апельсинового сока. — В каком они выполнены стиле, позвольте узнать?

О, как же мне хотелось съязвить! Не понимаю, почему в последнее время я, как говорит мама, всюду бросаю холодные ножи своей иронии. Моя мама очень любит образные выражения.

— Вам лучше знать, — покрутив на запястье индейские феньки, увильнула я от профессорского вопроса.

— Что ж, — улыбнулся Александр Иванович.

Худой дамой с искусственными ресницами была Элеонора Марковна, давняя подруга тети Сони. Элеонора Марковна сидела по соседству и, видимо, внимательно прислушивалась к тому, что говорил мне профессор. Пожалуй, она была заинтересована в Александре Ивановиче с того самого момента, когда Софья Харитоновна его всем представила в качестве дорогого и уважаемого гостя.

— Ах, не скромничайте, — пролепетала Элеонора Марковна, обратившись к профессору. — Вы всю жизнь провели в археологических экспедициях. Мне кажется, девочке будет весьма интересно узнать о ваших приключениях и находках.

«О нет, только не это», — с отчаянием подумала я в тот момент, когда она начала изощряться в словах, лишь бы Александр Иванович уделил ей немного своего внимания.

И вообще почему я оказалась на этих старческих посиделках? Какой злой дух внушил моей маме, чтобы она непременно меня сюда потащила?

Как я предполагала, Александр Иванович стал рассказывать о своих почти что крестовых походах за священными предметами истории. Однако лучше бы он рассказывал о самих предметах, нежели о том, как тошно и трудно ему приходилось без финансовой поддержки государства. Короче говоря, я, отсидев за столом узаконенный этикетом срок, вырвалась на свободу.