Джеймс Паттерсон - Возрождение

— Я никаких шуток не шучу. И фокусов не выкидываю. Говорю тебе, я твой Голос. И всегда им была.

— Макс, чего мы ждем? Полетели, и дело с концом. — Клык проводит пальцами у меня по ладони. — Ты же понимаешь, что она делает, чего добивается.

— Я всегда была твоим Голосом, — стоит на своем Ангел.

На лице у меня крупными буквами написано недоверие. Я вообще свои эмоции скрывать особенно не умею, а сейчас — и подавно. Но Ангел принимается загибать пальцы:

— Дай-ка я тебе напомню: первый раз это было давным-давно, еще до того, как ты свою маму встретила. Помнишь, мы в Нью-Йорке институт искали, и твой Голос тебя в канализационную систему под землей послал. Какую он тебе тогда загадку загадал? — Она наклонила голову на бок.

По концам радуги, Макс, найдешь по горшочку золота.

Ангел засмеялась, а я поежилась. Так зловеще, будто отдельно от нее звучит ее голос.

— Знаешь как поначалу здорово было у тебя в голове сидеть!

Я растерянно глянула на Клыка, а у Ангела глаза вдруг потемнели.

— Но потом все стало гораздо серьезнее. Когда ты в первый раз Ари убила, Голос сказал тебе, что ты должна была это сделать. Так ведь?

При воспоминании о той страшной сцене меня передернуло. Тогда, убив Ари, я вдруг поняла, что мы с ним одной крови. Я потеряла дар речи. Я с Ангелом никогда про тот день не говорила. Ни с кем не говорила.

Зачем она это делает?

— Я тогда знала, как тебе плохо. Но я знала и то, что он будет опять и опять возвращаться, только с каждым разом все страшнее становиться будет.

— Ангел, — сурово останавливает ее Клык. — Хватит. Кончай!

Но ее уже не остановишь:

— И про твое предназначение тебе тоже я сказала. Помнишь? «Тебе после апокалипсиса новое общество создавать». Было? Помнишь?

Это все правда. Именно это твердил мне Голос. И кроме меня никто об этом не знает — это тоже правда. Но ведь Ангел умеет читать мысли. Вот она и залезла мне в черепушку. Оттуда все и прознала. А теперь манипулировать мной пытается.

Опять.

— Нет, Ангел. — Голос у меня дрожит от гнева. — Кроме того что Клык умрет первым, ТЫ мне ничего не говорила.

— Говорила. Потому что мне видение было. Я видела, как он падает и умирает.

— Ну и что? Ошибочка у тебя с видением вышла? Вот он, Клык, здесь!

— Сейчас — да, — нахмурилась Ангел. — Но ведь еще ничего не кончилось. Конец близок. Но пока-то все еще продолжается.

Нет! Нет! Только не это! Нельзя слушать ее идиотские предсказания. Нельзя позволять этой пигалице замутить мне мозги. Тем более что она уже не первый раз в подобные игры со мной играет.

— Я знаю, тебе больно, — грустно вздыхает Ангел. — Но разве не говорила я тебе, чтоб ты сердце свое закалила?

— Ты все это выдумала! — Я хватаю Клыка за руку и вдруг понимаю, что плачу. — Врешь ты все!

— Я всегда говорила тебе, Макс, знание — непосильная ноша, — шепчет она.

Она права. Я помню, как именно эти слова долгие годы назад говорил мне Голос.

— Вот и пойми теперь, как мне тяжело все всегда наперед знать. — В глазах у нее блестят слезы, а в голосе дрожит боль и горечь. И звучит он совсем не как голос семилетнего ребенка. — Ты только представь себе, каково жить и осознавать, что все люди вокруг чувствуют. Каково знать, что они думают. Пойми, даже если очень хочешь чужие мысли не слышать, от этого все равно никуда не денешься. Даже если самой при этом жить не хочется.

Твой Голос, Макс, всегда говорил тебе, что он любит тебя больше всех на свете. Это я тебя люблю, Макс. Всегда любить буду. Почему же ты мне не веришь?

Правда, почему, задумалась я.

Мне так не хватало ее, мне казалось, что сердце у меня разорвалось от горя, когда мы думали, что она погибла. Но ведь та же самая Ангел пыталась занять мое место лидера стаи, и это из-за нее стая столько раз рисковала жизнью. Ангел не раз могла погубить нас всех.

Кто спорит, Ангел — моя девочка. Кто спорит, я ее страшно люблю. Но верю ли я ей?

Лицо у нее дергается. Губы дрожат. Она вот-вот расплачется и скажет, что я ее предала.

Она поворачивается и улетает в сторону холмов.

Зачем отрицать очевидное, — говорит Голос. И на сей раз это голос Ангела, нежный и вкрадчивый. — Настало твое время. Время спастись самой и спасти других. Вперед!

Я оторопела, меня душат слезы.

— И что нам теперь делать? — спрашиваю я Клыка. Я всю жизнь сама принимаю решения. Я всю жизнь беру на себя ответственность. А теперь вдруг ума не приложу, что делать. Куда ни кинь — везде клин. — Куда теперь прикажешь податься?

Клык в раздумье покачал головой и нежно погладил меня по лицу.

— Макс, я только и делал, что отказывался признаваться в своих чувствах. Но мне всегда больше всего на свете хотелось быть с тобой. Плевать мне на пророчества Ангела. Я с тобой — что бы ты ни решила.

Но когда я глянула в его черные глаза, от ослепительного света зрачки у него сузились в крошечную точку. Остров вокруг нас запылал огнем.

И никакого решения я принять не успела.

Все небо горит огнем.

Еще минуту назад тихое и голубое, оно вдруг взорвалось, и все вокруг, сколько хватает глаз, затопил огненный океан.

Желтые и рыжие ослепительные языки пламени пляшут над джунглями и над водой. Слышу, как рядом со мной Клык с шумом втянул в себя воздух. Мы оба замерли, глядя, как горизонт превращается в адское пекло. Секунды растянулись в часы.

Руки и ноги отказали — не пошевелиться. Смотреть больно, но и глаз оторвать невозможно от страшной, душераздирающей красоты пожарища. Такого страшного великолепия мир больше не увидит. Это последний финальный закат.

Еще мгновение — и горящее небо над океаном разорвало на две половины. И между ними — страшная пустота. Потом расщелина становится все шире и шире, и я чувствую, как из нее хлынули на меня все те страхи, от которых я пыталась избавиться. Затаив дыхание, жду, что оттуда появится десница Господня. Или инопланетяне. Или даже Ари, снова воскресший из мертвых и снова жаждущий мести.

Но все оказывается и проще, и страшнее. Оттуда вырывается поток нестерпимого жара и проносится в джунгли прямо у нас над головами.

Стряхнув оцепенение, с опаленными крыльями, с почерневшей, клочьями висящей одеждой, я бросилась на землю. Уверена, кожа сейчас вспучится волдырями ожогов. Даже крикнуть — и то невозможно. Легкие, кажется, превратились в обуглившиеся головешки.

Я задыхаюсь, стараясь поймать ртом воздух. В глазах помутилось, и весь мир куда-то исчез — осталась только боль.

Кошмар длится чуть не целое столетие. Но вдруг разверзшиеся небеса закрываются так же внезапно, как и открылись.

На небе гаснут последние красные всполохи. Жадно ловлю остывающий воздух. Я жива. И крылья у меня целы, и тело не обуглилось. Как же так получилось? Я прищурилась, недоуменно себя разглядывая.