Павел Филатов - Слуга Света

— Я не знаю. Нет. С таким же успехом, за Светом может Дьявол стоять. Бог изначально дал человеку свободу выбора и самоопределения. Свет отбирает эту возможность.

— Эй, — рассмеялся я. — Не забывай, на чьей ты стороне!

— Да я помню. И я верю в дело милостивого Света. И с каждым днем верю все больше и больше. Я же уже достаточно давно служу светлым, и с каждым разом убеждаюсь в их правоте. Видимо родители поддерживали Тьму, потому что мало знали о Свете, иначе их выбора не объяснить. Служить Свету здорово, а вера только укрепляет тебя. Дает возможность увидеть и понять нечто большое, чем обычные законы жизни.

— Слушай, я вот помогаю Свету, но в Бога как-то не очень верю, — признался я.

— А ты поверь, а еще лучше постарайся прийти к нему. Потому что, если в сердце человека нет Бога, его места занимает Дьявол.

— Красиво. Но где-то я что-то подобное уже слышал, — задумчиво проговорил я. — Алан, твой рассказ все запутал, но ты так и не объяснил, как вдруг так получилось, что ты стал служить Свету.

— Все очень просто. У меня в мире началась самая настоящая война, между сторонниками Света и приверженцами Тьмы. Та самая, о которой я тебе говорил — с убийствами, армиями штурмующими бастионы, кровопролитными сечами. Тьма оказалась разбита. Многие тогда были убиты. Других взяли в плен, осудили и отправили в тюрьму. В их числе и моих родителей. Меня не тронули. Так и не смогли доказать причастности к делу Тьмы. Я тогда много чего передумал. Много с кем поговорил. И пошел к Светлым. Они, пускай и, поколебавшись, но приняли меня к себе. Решили дать шанс десятилетнему мальчику. В течение года меня учили всяким необходимым в дороге штукам — находить верную дорогу, уметь выживать без подручных средств, разбираться в людях, распознавать ложь, а еще меня учили убивать во имя Света. В одиннадцать лет я стал агентом, и не безуспешно уже выполнил множество заданий. Они, конечно, были несколько проще нынешнего, но благодаря им, я доказал свою полную лояльность. Избавление истинного мира Света от вампиров-отщепенцев, станет для меня последним. Если все пройдет гладко, то мои родители будут прощены и выпущены из тюрьмы. Пускай домой мы вернуться не сможем, зато снова будем все вместе. К тому же, они больше не будут страдать, как мучаются сейчас в той тюрьме.

— Ты же говорил, что твои родители умерли!

— Я несколько приукрасил, существующее положение вещей, хотя не могу сказать, что очень уж сильно. Я тогда не был готов к этому разговору и всячески старался избежать дальнейших расспросов. Хотя, если уж быть до конца откровенным, смерть оказался бы для них куда более милостивым наказанием.

— Ну ладно, пускай так. И что дальше?

— Теперь, я думаю, ты понимаешь, что для меня освободить мир Даны от вампиров, гораздо важнее, чем сделать тоже самое для тебя. Я не перед чем не остановлюсь, ради моих родителей!

— Я тебя понимаю, — тихо сказал я. Мне совершенно искренне было жаль Алана.

— То есть, фактически ты служишь Свету лишь потому, что хочешь добиться прощения для своих родителей? Но как же тогда быть с абсолютной убежденностью в самом благом начинании вашего дела? Получается, что ты обманываешь?

— Вовсе нет. Я же тебе говорил, что много чего успел обдумать. Я искренне верю, в дело Света. Да, своим теперешним служением, сопряженным с возможностью моей смерти, я завоевываю прощение для родителей, — он говорил как-то неискренне, будто повторяя однажды заученный текст. Механически, что ли, безразлично. — Но это вовсе не значит, что как только мои родители станут свободными, я отрекусь и перейду на сторону Тьмы. Вполне вероятно, что я откажусь от дальнейшей полевой работы. Я хочу жить, и не скрываю этого. Еще меньше мне захочется рисковать собой, когда родители окажутся рядом. Но, вместе с тем, оставив эту работу, я, своей жизнью, своими делами и помыслами, все равно буду служить Свету. Я предан ему абсолютно и безраздельно. Не будь мои помыслы искренними, никто бы не дал мне возможности работать, заслужить прощение.

Алан замолчал. После его рассказа все запуталось еще сильнее. Свет, Тьма — красивые ярлыки, за которыми, судя по всему, может скрывать что угодно. И вот так, в течение простого разговора, вряд ли можно было разобраться и хотя бы для себя решить — на чьей стороне правда. Алан был прав — нужно было жить в этих условиях, видеть конкретные дела сторонников каждой фракции, и уже для себя решать.

Зато мотивация друга стала мне куда ближе. Спасение родителей куда понятней, некоего мистического "дела Света", о котором, так много с жаром, раньше говорил Ал.

Я верил Алану, ведь он был моим другом. И не сомневался, что когда он говорит о том, что выбрал правильную сторону, так оно и есть.

То, что Алан говорил, выглядело вполне логично. Не, скажем "демократия" и "коммунизм", а Свет и Тьма. Но было нечто, меня смущающее. Будь эти слова, всего лишь словами, не имеющих под собой ничего, люди, за долгие годы, смогли бы разглядеть истинную сущность вещей. Они бы увидели обман, и назвали вещи своими именами. Свет есть Свет вовсе не по названию, а по своей сути. Выходило так.

И пускай Алан сказал много слов, о чести Темных. Утверждение само по себе звучит нелепо! Да, у темных может быть честь, но они понимают ее по-своему. Так как захотят. И меняют, наверняка, в угоду момента. Не исключено, что он просто пытался оправдать родителей, прежде всего, в своих собственных глазах. Не исключено, что и я на его месте вел бы себя так же. Начал бы стесняться родителей, пути, который они избрали, и пытался бы их всячески выгородить.

Будь я на месте, Алана, вел бы себя так же. Если бы что-то случилось с папой или мамой, я бы сделал все, что в моих силах, лишь бы выручить их. И неважно, чтобы мне пришлось для этого сделать, на что пойти. Если и стоит за что-то рисковать своей жизнью, то за то, или за тех, кого всем сердцем любишь. Но для Алана все было гораздо сложнее. Если ему все удастся, то не исключено, что с родителями они уже никогда не станут близки, а, при определенных обстоятельствах, и вовсе могут стать врагами. Которые никогда не примут твою сторону, а между вами навсегда установится незримая граница. Как с этим жить дальше? Смогут ли они принять выбор сына? Смогут ли жить с человеком, исповедующим совсем другие, противные их собственным, идеалы? Который, в случае войны, окажется по другую сторону баррикад. Смогут ли люди, принять такого сына или нет, и сможет ли он сам принять их теперь?

Я не удержался и спросил об этом у Алана, хотя и понимал, что зря так поступаю.

— Я много думал об этом, — ответил Алан. — Сначала родители обрадуются свободе, обрадуются мне. Но потом узнают, какой ценой досталась эта свобода и благополучие. — В темноте было слышно, как сейчас, от бессильной злости, скрипят зубы друга. — Я не знаю, как они это воспримут. Хочу верить, то все будет, как прежде, и понимаю, что вряд ли так получится. Что будет потом, не имеет значения — главное вытащить их, а там, я согласен принять любое их решение. Пусть даже изгнание. Это того стоит.