Сьюзен Коллинз - Грегор и тайный знак

Грегор бросился бежать, если, конечно, можно назвать это бегом, и довольно скоро споткнулся и упал, сильно ударившись коленями.

— Эй! — позвал он снова, и в этот раз услышал собственный зов.

Услышали его и призрачные фигуры впереди и повернулись в его сторону. Грегор встал как вкопанный.

Это были его спутники. Но вид у них был такой, что Грегор догадался: случилось непоправимое. Кто-то погиб.

— Кто?! — только и смог вымолвить Грегор, чувствуя, как сердце забирается в горло, намереваясь вырваться наружу. — Кто?! Где Босоножка?

Говард молча отступил в сторону, присоединившись к остальным серым фигурам, стоявшим поблизости. Босоножка была в порядке — она сидела на спине у Темпа и держала в руке слабо светившийся волшебный скипетр.

На первый взгляд, остальные тоже были в порядке. Грегор лихорадочно переводил взгляд с одного на другого: Живоглот… Картик… Люкса… Газард… кучка летучих мышей…

Стоп. Летучих мышей было всего три. Три, не четыре.

На полу, покрытая серым пеплом, лежала одна из них. Голова ее покоилась на коленях у Газарда. Это была Талия.

— О нет… Как же так?! — пробормотал Грегор.

Такая маленькая, такая смешливая… и такая храбрая. Она нырнула в бурную реку, чтобы спасти Газарда, она держала его в своих когтях и не выпускала, хотя сама уже теряла сознание… Она так старалась не отставать от взрослых летучих мышей… Она мужественно вела себя во время потопа… и со скорпионами… и когда они попали в воздушные потоки…

Грегор вспомнил о последней шутке, которую она от него услышала. И как она расхохоталась сквозь душившие ее рыдания — не могла не рассмеяться, такая уж у нее натура… «Встретимся на углу».

Все-таки она была еще совсем ребенком.

Он подошел ближе и опустился на колени перед телом Талии.

Она казалась такой маленькой со сложенными крыльями, которые теперь безвольно лежали вдоль тела. И не было того жизнерадостного свечения, которое всегда исходило от этой летучей мыши, того ареола беззаботности и счастья, который всегда ее сопровождал…

Грегор аккуратно положил руку ей на грудь и смахнул пепел с персиковой шерстки.

Газард был безутешен, слезы градом струились по его лицу.

— Это все тайные знаки. Это знаки! Сначала моя мама, теперь Талия!

Серое от пепла лицо Люксы было отстраненным и словно окаменевшим.

— Это моя вина, — произнесла она негромко. — Я не должна была позволять никому из них лететь на этот чертов пикник.

— Но на пикнике им опасность не грозила, кузина, — возразил Говард. — Это я настаивал на походе во Впадину, а все проблемы и опасности начались именно там.

— Нет, это моя вина, — вмешался Арес, — я должен был лететь быстрее. Я нес ее, и мне надо было лететь быстрее…

— Прекратите, хватит! — прервал их Живоглот. — Она умерла не по вашей вине: она наглоталась ядовитых испарений — и вы тут ни при чем, никто из вас! Она просто летела — а значит, дышала глубоко. А поскольку она еще маленькая — интоксикация наступила быстрее. Вот и все! И никто тут не виноват.

Их разговор обеспокоил Босоножку. Она сползла со спины Темпа и приблизилась к Талии.

— Вставай, Талия! — позвала она летучую мышь. — Просыпайся!

— Не надо, Босоножка! — Грегор схватил ее за руку.

— Надо, чтобы она проснулась, — сказала Босоножка. — Газард плачет. Когда она проснется?

Грегор вдруг понял, что не сможет больше выдавать Босоножке стандартную версию о том, что все будет хорошо: Талия немножко поспит, а потом проснется и снова будет веселой, звонкой и счастливой. Почему-то сейчас это было уже неправильно.

Босоножка растет. И очень скоро она и сама должна будет во всем разобраться…

— Она не проснется, Босоножка, — произнес Грегор. — Она умерла.

— Не проснется? — подняла бровки Босоножка.

— Нет. На этот раз нет, — повторил Грегор. — Она ушла. Совсем.

Босоножка обвела глазами лица стоявших вокруг, взглянула на плачущего Газарда:

— А куда она ушла?

Поскольку ответа не последовало, Босоножка спросила еще раз, более настойчиво:

— А куда она ушла? Где она теперь будет жить?

Вопрос повис в воздухе, никто не мог найти правильных слов, но Говард наконец произнес:

— Она… она теперь будет жить в наших сердцах, Босоножка.

— И в моем тоже? — Босоножка сложила ручки на груди.

— Да. Там она и будет жить, — кивнул Говард.

— А она может летать? Она не улетит? — Босоножка прижала ручки покрепче к груди, словно боясь, что Талия вырвется оттуда и улетит.

— О нет, она останется там навсегда, — ответил Говард.

Босоножка вопросительно глянула на Грегора, и он кивнул. Тогда она медленно отошла и снова забралась на спину Темпу в глубокой задумчивости.

— Если вы собираетесь что-то делать с ее телом — делайте это сейчас, — сказал Живоглот. — Мы не можем здесь долго оставаться, этот пепел прикончит нас всех.

— Я унесу ее, — предложил Арес.

— Газард, ты должен попрощаться с ней, — произнесла Люкса.

— Нет! — закричал малыш. — Нет! Вы не должны ее уносить! Я ее не отдам!

Разыгралась ужасная сцена: они с трудом оторвали Газарда от мертвой Талии. Долго он рыдал и цеплялся за нее, но потом Арес подхватил Талию и унес прочь, куда — Грегор не знал. Газард все не мог успокоиться, и Говарду пришлось силой влить в него снотворное, прямо в рот, разжав зубы, только после этого рыдания стихли.

Живоглот послал Аврору и Найк вперед, на поиски места с менее ядовитым воздухом. Когда летучие мыши улетели, Говард обнял Газарда и стал баюкать его на руках, как младенца.

— Знаешь, — сказал он тихонько, — я ведь тоже потерял свою летучую мышь. Ее звали Пандора.

— А что с ней случилось? — всхлипывая, спросил Газард.

— Мы плыли по Водному пути. Она полетела к маячившему впереди острову, и на нее напали плотоядные клещи. Они ее убили. Просто сожрали у нас на глазах, — рассказал Говард.

— И ты не мог ей помочь? — сочувственно произнес Газард.

— Нет. Я очень хотел. Даже когда ее уже не было в живых — я все еще рвался ей на помощь. Но я ничего не мог сделать. — Говард помолчал и после паузы добавил: — Совсем ничего. Я мог только оплакать ее — как ты сейчас оплакиваешь Талию.

— А какая она была?

— Забавная. Веселая. И любопытная. Она всегда и везде была первой, когда что-нибудь происходило, во все совала свой нос. И очень любила есть ракушки, — с улыбкой ответил Говард. — Особенно те, которые побольше.

Грегор вспомнил скользкое содержимое ракушек, которых Говард упорно считал деликатесом, и подумал, что, возможно, такое его к ним пристрастие объясняется как раз любовью Пандоры к этому специфическому кушанью.

— Но ты больше ее не оплакиваешь, — заметил Газард.

— Да, не оплакиваю, — согласился Говард. — Но храню память о ней в своей душе.