Сэйдж Блэквуд - Джинкс

И вот одним осенним вечером Бергтольд велел Джинксу надеть куртку, и оба они, покинув прогалину, на которой жили, углубились в лес. И пошли по тропе, юлившей между огромными деревьями – каждое не меньше хижины в обхвате. А потом Бергтольд с тропы соступил.

Джинкс остановился.

– Чего ждешь? – взревел Бергтольд. – Пошли!

– «Н-никогда не сходи с тропы», – пролепетал Джинкс. Это правило каждый ребенок Урвальда затверживает, едва научившись ходить.

– Ну а мы с нее сходим! – Бергтольд сцапал Джинкса за грудки, двинул его в ухо, потом в другое и сволок с тропы.

Джинкс забился в руках отчима. Оставлять тропу было неправильно. Тропа и прогалины Урвальда принадлежали, да и то еще как сказать, людям. А все остальное – деревьям. И всякий, кто решался покинуть тропу, был обречен.

Бергтольд еще раз стукнул Джинкса, толкнул что есть мочи и погнал в лес. Джинкс шел, уши его горели. Пробирался сквозь густой сумрак Урвальда, а Бергтольд время от времени подталкивал его то влево, то вправо, заставляя огибать новое огромное враждебно настроенное дерево, и Джинкс думал: отчим хочет запутать меня, чтобы я больше не смог отыскать тропу.

– Стой!

Джинкс остановился сразу, не желая получить очередную оплеуху. Может, Бергтольд надумал убить его?

– Сядь и сиди на месте, пока ночь не придет, а не то пожалеешь, что народился на свет.

Об этом Джинкс и так уже жалел. Однако сел на моховую подушку – там, где велел отчим. И почувствовал, как из земли сочится недовольство Урвальда.

– Вот и ладушки. Покедова.

Бергтольд повернулся, чтобы уйти. И застыл, озираясь, на месте. Пошел было в одну сторону, но остановился, вернулся назад и двинулся в другую. И снова вернулся.

Покосился на Джинкса.

– Ты, того, случаем, не помнишь, откуда мы пришли?

– Нет, – ответил Джинкс.

– Ага, – промолвил Бергтольд. И покивал сам себе, словно размышляя о чем-то.

«Заблудился, – подумал Джинкс. – Мы оба заблудились».

– Хотя в какой стороне тропа, я, кажется, знаю, – отважился сказать он.

– Ага! Ну, и чего ты расселся, как дурак, на земле? Показывай дорогу, мальчишка!

Джинкс торопливо поднялся и пошел. На самом деле никакого понятия, где тропа, он не имел. Но, по крайности, шагать с Бергтольдом за спиной казалось ему безопаснее, чем сидеть одному в угрожающем сумраке Урвальда. А возможно, еще и под взглядами оголодавших тварей, которые прячутся среди ветвей.

Обогнув огромный, весь в наростах древесный ствол, Джинкс как раз в какую-то тварь и врезался – и завопил с перепугу.

– Успокойся, мальчик, я тебя не съем, – сказала тварь.

И поскольку в Урвальде такие слова услышишь нечасто, Джинкс успокоился. Тварь оказалась мужчиной – высоким, худым, со спутанными волосами, желтыми глазами и бородкой клинышком. Одет он был в длинную пурпурную мантию. Босые узловатые ступни, а в руке корзинка с ягодами омелы.

Чародеев Джинкс еще не встречал. Все говорили, что у них длинные белые бороды, а не короткие, каштановые и заостренные. Однако волшебство прямо-таки истекало из этого мужчины – волны волшебства, сильные, как биения жизни, исходившие от деревьев, что стояли вокруг.

– Вот, гуляю с моим мальчишкой по лесу, господин, – сказал отчим Джинкса, слишком поспешно и даже не поздоровавшись.

В Урвальде распространяться о своих делах не принято, и потому нос чародея дернулся, словно различив дурной запашок вранья.

– Слишком позднее время, чтобы сходить с тропы, – промолвил он.

– Так надо ж научить мальчишку отыскивать дорогу в лесу.

Нос чародея дернулся снова. В этом лесу научиться отыскивать дорогу невозможно – можно только не соваться в него.

– Кое-кто бросает в лесу своих детей, – заметил чародей. – Если находит, что кормить их слишком хлопотно.

– Ну, не своих же родных! – сказал Бергтольд. – Пасынков – это да, о таком я слыхал.

Взор чародея заволокла темная пелена неодобрения.

– Если берешь в жены мать, принимай и детей.

– Да я-то его мать в жены не брал, – обиженно сообщил Бергтольд. – Она не один уж год как померла. Я взял за себя бабу, которая приходилась женой мужику, который был мужем вот его матери. На этом мальчишке проклятье лежит, – кто берет его к себе, тот помирает.

– Ну на самом деле вполне нормальный для Урвальда уровень смертности… – и чародей взглянул на Джинкса так пристально, что тому захотелось куда-нибудь спрятаться. – Вообще-то мне как раз нужен мальчик. Я возьму его.

– Вы хотели сказать «куплю», – поправил его Бергтольд.

– С проклятием в придачу?

– С проклятием-то он куда дороже стоит!

– Говоришь, всякий, кто берет его к себе, умирает?

– Так, оно же вам, глядишь, и на руку, – сказал Бергтольд. – Ну, там, врага при случае извести…

Чародей вздохнул.

– Хорошо. Плачу серебряную полу́шку [3].

– Полушку? За такого мальчишку – да жалкую серебряную полушку? – Бергтольд приосанился. – За мальчишку с таким полезным проклятием? Обижаете, господин!

По лицу чародея скользнул отсвет опасного гнева, и Джинкс бросил на отчима нервный взгляд. Бергтольд был, как и всегда, испуган и зол, но по страху его пробегала зыбь жадности.

– Серебряная полушка – хорошая цена за мальчишку с проклятием, – сказал чародей.

Где-то за спиной Бергтольда раздался треск – такой, точно отвалившийся от дерева сук переломился под очень большой ступней. Джинкс тревожно вгляделся в пугающий мрак. Однако отчим его был слишком возбужден и ничего не услышал.

– Такой мальчишка стоит три серебряных полушки – самое малое! – заявил он.

Для Джинкса это было большим сюрпризом: Бергтольд с Коттавильдой неустанно твердили ему, что он и гнилого капустного листа не стоит.

– А работник-то какой! Особенно если колотушек не жалеть, – продолжал Бергтольд. – И кормить его почти не надо.

– Ну, что ты его не кормил, я вижу, – заметил чародей. – Одна полушка, больше не дам.

Снова треск ломающихся сучьев, глухое шкрябанье когтистых лап по лесной земле. Джинкс посмотрел туда, сюда, но никакого движения не различил.

– Ладно, две полушки, – уступил Бергтольд.

– Одна, – ответил чародей, и в голосе его вдруг прозвучало полное безразличие. – И лучше бы тебе согласиться побыстрее.

– Ни за что!

– Подойди ко мне, мальчик, – велел чародей.

Тут случилось много чего и сразу. Джинкс неуверенно шагнул вперед. В лесу за его спиной к поступи когтистых лап добавился звук тяжелого, прерывистого сопения, и Джинкса обдал густой смрад, как от гниющего мяса. Крутнувшись на месте, он увидел троллей – наверное, троллей, уж больно они были здоровенные и клыкастые, – которые проламывались сквозь чащобу, направляясь к нему и отчиму. Чародей протянул руку, схватил Джинкса. Светло-зеленое облако спокойствия окутывало чародея во время всего, что происходило дальше, и Джинкс, поскольку видел это облако, стоял неподвижно, хоть ногам его и не терпелось дать деру.