Дмитрий Емец - Череп со стрелой

– Он перемещается сам? У него нет хозяина? – недоверчиво спросила Рина.

– Представь себе. Впрочем, хозяев он себе порой находит. А еще быстрее теряет. Я помню, как видела его в последний раз. Парень висел на пиках ограды, пробитый насквозь, а над ним метался этот череп . Мне было тогда шестнадцать, и этого парня я хорошо знала. Он был средний шныр, а я младший. Пики потом спилили.

– А зачем Митяй отлил этот уникум? Ведь не для того же, чтобы… – недоверчиво спросила Рина.

Кавалерия стянула очки, массируя оставленные ими вдавленные следы.

– Ну конечно нет! Митяй был первошныр! И этим все сказано! Для первошныра спать на голой земле, год питаться гнилыми сухарями или навеки лишить себя какой-либо радости было делом самым естественным. Короткое усилие воли, сказать себе «это надо для двушки !» – и все. Митяй не видел в этом подвига. И потому ему новый уникум оказался по плечу. Но Митяя больше нет, а все остальные, кого касается череп , разлетаются вдребезги! Герой должен стоить своего меча, или тот его уничтожит. Вот почему я сказала, что Митяй сотворил неудачный уникум. Идеальным людям свойственно считать, что все вокруг тоже идеальны.

– Но если отдать его тому, кто достоин…

– Отдать? Каким, интересно, образом? Сачком его поймать? Череп – единственный уникум полного растворения!

Кавалерия нетерпеливо протянула руку, точно втыкая ее в воздух. На мгновение ее рука перестала быть видна, а затем появилась уже со стаканом. Обычный такой столовский стакан – гость из царства Суповны.

– В стакане вода. Бросаем соль (соль в солонке возникла таким же неожиданным образом), перемешиваем, пока не растворится… Соль осталась? Безусловно! Но пока вода не испарилась, увидеть ее невозможно. Так и череп нельзя отнять у владельца, пока он жив.

– То есть нового хозяина он себе пока не выбрал? Ну, раз летает и все такое?

Прежде чем ответить, Кавалерия попробовала соленую воду языком и поморщилась:

– Не знаю. Во всяком случае, меня он в известность не поставил. Ты не видела: он коснулся кого-то?

Рина не видела. Вместо этого она спросила, какие у уникума свойства.

Кавалерия строго посмотрела на нее вначале сквозь очки, а потом и поверх них. Видимо, поверх очков Рина показалась ей более соответствующей сложившемуся впечатлению, потому что на этом втором варианте Кавалерия и остановилась.

– Свойства такие: вызывать воспаление заинтересованности у юных особ с большим самомнением, – сухо отрезала она, на чем разговор и завершился. Больше Рина ничего не узнала.

А несколько дней спустя Даня случайно застал Кавалерию в единственной шныровской аудитории. Она стояла и глядела на копоть на стене, а в руках у нее было ведерко с краской и кисть.

Почувствовав, что в аудитории она уже не одна, Кавалерия вздрогнула, строго посмотрела на Даню, а затем влезла на стул и стала решительно замазывать похожий на череп след.

В конце марта, почти на рассвете, когда в соседнем Копытово необъяснимо лаяли все собаки, а в кустарнике громко трещали мнящие себя бесшумными коты, Ул, насвистывая, шагал к пегасне. По снегу, наискось пересекая тропинку, тянулись три цепочки следов.

Улу было достаточно взгляда, чтобы определить, что это Окса и Вовчик взяли ослика Фантома и ушли в Копытово. Это называлось у них «прошвырнуться по писателям». Ул знал, что они будут водить ослика по сырым подъездам пятиэтажек, где в коммунальной кухне бородатый прозаик рвет табуретку из-под рахитичного поэта, пока тот, скорбя головой, швыряет в него половинками холодных котлет. Хитрый же драматург забаррикадировался в туалете и грозит никого туда не пустить, если ему срочно не дадут погладить ослика. Когда-то о Фантоме знали немногие, но слухи в литературном мире распространяются быстро. Теперь квартиры в Копытово снимают вскладчину, так как хитрые аборигены цены заламывают несусветные.

Доброй Оксе всегда неловко обирать творческих людей, и, смущенно ссыпая в рюкзак консервы, она будет дежурно бормотать нечто в духе:

– Ваши книги – самое прекрасное, что я когда-либо читала! Ну скажи что-нибудь, Вовчик!.. Не молчи!

И Вовчик, ухмыляясь, послушно повторит:

– Ваши книги – самое прекрасное, что она когда-либо читала!.. Ей уже по закону можно замуж выходить, а она до сих пор только Агнию Барто читает и вас! Это же вы написали про девушку, которая превратилась в слоника?

– Это я написал! А он у меня идею сдул! – кричал из туалета подслушивающий драматург.

Плотный прозаик багровел и шел вышибать хлипкую дверь. Вовчик же, довольный, что устроил склоку, уводил по коридору Фантома. Вслед им бежал хилый поэт и, попискивая от восторга, гладил кисточку ослиного хвоста.

– В следующий раз чтобы одноразовые бритвы еще были. И кофе такой дешевый не надо брать, это ж мыло, а не кофе! – поучает его Вовчик, но голос его звучит безнадежно – он знает, что поэт все равно все забудет.

Вовчик с Оксой обойдут все известные им адреса и везде соберут свою дань. Лишь в один подъезд они заглядывают не часто. Здесь, на пятом этаже, в соседстве с копытовскими бабками, любящими померяться пенсиями и посидеть в солнечный день на балконе, живет почти уже несуществующий писатель. Критики давно ждут его смерти, чтобы поскорее его классифицировать без угрозы получить по лицу томом энциклопедии. Читатели убеждены, что он давно умер, поскольку даже самые пожилые из них слышали о нем еще в детстве. А он почему-то еще живет, и даже иногда мелко пишет что-то от руки и, делая из листов самолетики, пускает их в форточку. Об их дальнейшей судьбе он не волнуется. Знает, что рукописи не горят и не теряются. Если его самолет будет кому-то нужен, он прилетит по адресу.

Вернутся Вовчик и Окса лишь к обеду, кренясь под тяжестью набитых продуктами рюкзаков, и даже ослика нагрузят так, словно это не ослик, а мул. При этом Окса наверняка будет распевать песни, потому что на обратном пути не выдержит и часть дороги проедет верхом на Фантоме.

Думая об этом, Ул продолжал идти. По темному снегу метался узкий зверек, похожий на суслика. Ул хотел шагнуть к суслику, но замешкался из-за глубокого снега. В этот момент суслик вдруг подбежал к нему сам, и он понял, что это синяя больничная бахила. Ул остановился, присел на корточки и, поймав, с минуту ее разглядывал. Потом сказал «брысь!», отпустил ее, и бахила, послушавшись, убежала по снегу как живая.