Дмитрий Емец - Череп со стрелой

Сахар, толстенький крутобокий жеребчик, походил на рыжеватую котлету. Смотришь – и не веришь, что такой коротконогий увалень может скакать и летать, а не только стоять по брюхо в снегу и копытом ковырять сугробы. Почему его назвали Сахаром, никто объяснить не мог. К сахару он относился спокойно, в пустыне Сахаре тем более не бывал, зато до трясучки любил яблоки. Однажды за украденный яблочный огрызок Сахар даже ухватил зубами за холку ослика Фантома, а потом долго стоял с ошалевшим видом, точно собирался писать стихи.

К удивлению многих, Сахара быстро удалось объездить и пегом он оказался золотым – выносливым и неприхотливым, хотя и не особенно резвым. В нырок он входил мягко и рассудительно, без внезапных провалов, которые делали такими опасными нырки на нервных чистопородках Митридате или Азе, вследствие чего шныр всегда имел шанс, не успев слиться с ними, размазаться по земле. Нет, Сахара никак нельзя было назвать эгоистом. О своем наезднике он заботился почти инстинктивно – редкий дар, который вообще не воспитывается у пегов и либо есть, либо нет. Одним словом, если не считать привычки повсюду объедать отслоившуюся краску, из-за чего он уже дважды приклеивался языком к железным воротам, Сахар был идеален.

Оседлав Сахара, Сашка вывел его из пегасни. Пег фыркал и скалился, запоздало проявляя мужество. Только что, когда они проходили мимо денника Зверя, тот, коварно высунув морду, едва не оставил Сахара без уха. Сашка решил, что обязательно потребует у Штопочки, чтобы она ставила Зверя куда-нибудь подальше, ну хоть бы в конце прохода, где полно пустых денников. Хотя со Штопочкой говорить – что с эхом ругаться. Конечно, ей хочется поближе к амуничнику, щеткам и овсу, чтобы и поить было просто, и по пегасне лишних метров не наматывать. Скажет: «Я, что ли, на твоего Сахара набросилась? Все! Не волнует! Хочешь отомстить – иди сам Зверю ухо отгрызи!»

Сашка сел в седло и, прогревая пега, сделал шагом круг. Сахар тащился неохотно, нюхал снег, а затем вдруг остановился у скамейки. Сашка понял зачем только тогда, когда увидел, что от морозов со скамейки начала слезать краска.

– А ну иди! – крикнул он. – Давай!

Сахар неохотно пошел по цельному снегу, с тоской оглядываясь на скамейку. Эту скамейку Макс с Афанасием осенью свистнули из парка игольного завода в Копытово. Кавалерия назвала это мародерством и велела скамейку немедленно вернуть, однако Кузепыч неожиданно принял сторону скамейкоумыкателей. Мол, в Копытово, елки страшные, ее все равно раскапустят, а если нет, то бомжи зимой сожгут на топливо, а если не бомжи, то дачники покусятся. Дачники – они, якорный пень, хуже бомжей. Имеют транспорт и потому тырят даже то, о чем бомжи и мечтать не могут. Один дачник стырил даже памятник поэту Есенину и, засунув его на участок в шесть соток, любовался на него вместе с женой. Когда же явилась полиция, заявил, что Есенина ему подбросили через забор соседи.

В общем, обычно немногословный Кузепыч развел такую революцию, что Кавалерия не нашлась что возразить и скамейку пока оставили в ШНыре для охраны ее от дачников.

Сашка прошел еще два круга шагом и перевел Сахара на рысь. Якутский пег разогревался неохотно, ожидая, когда закончится глупая формальность и можно будет взлететь. С рыси Сахар перешел на галоп, несколько раз вхолостую взмахнул крыльями и оторвался от земли. Высоту он набирал медленно, точно рассуждая сам с собой: «А что, мы куда-то торопимся?» Сашка хотел ускорить его, но в движениях Сахара была такая неспешная уверенность, что они уже повсюду успели, что Сашка невольно подчинился ей, решив поберечь силы пега.

Порыв ветра толкнул Сашку в щеки, лоб, грудь. Ветер был такой резкий, что невозможно стало дышать. Сашке это казалось нелогичным. Вроде бы при ветре в лицо дышать должно быть проще. Но, оказывается, совсем наоборот. Ощущая, как деревенеет лицо, Сашка вертел головой, обманывая ветер. Впечатления были дробные. Утро. Лес. Шоссе. Копытово. Поселок гидрологов. Еще темно. Плоским неоформленным пятном светлеет вдали Москва. Лежит, уставшая сама от себя, окруженная ярким кольцом МКАД, шевелит прожекторами, дыбится механическими шестернями новостроек, выбрасывающими из подземья все новые и новые дома.

Сашка старался не смотреть в ту сторону. Хватит ему пока Москвы. И так пару раз в неделю приходится ездить в город и перекладывать боевые закладки для ведьмочек Белдо. Да и берсерки летают на гиелах не так смело, когда знают, что каждое мгновение могут оказаться над одним из «сюрпризов». Чаще всего это большие куски скальной породы, подобранные поближе к Межгрядью. Весит каждый такой кусочек килограммов тридцать, и доставлять их с двушки – мука адская. Ни на седло положить, ни в рюкзак засунуть. По этой причине число их ограниченно. Вместе с точками Юг, Север, Запад и Восток и десятком неприметных опорных пунктов это элементы шныровской обороны Москвы.

Боевые закладки имеют столько разновидностей, что одно только введение в теорию боевых закладок читается целый семестр. Читает его Кавалерия, а иногда ее заменяет Вадюша, и тогда всем шнырам поголовно хочется стать ведьмарями, чтобы досадить этой ходячей толстенькой добродетели.

Сашка летит. В полутьме грива пега поблескивает бусинами льда. Такие же бусины – на лохматой шерсти шеи. Сашка пытается отодрать одну бусину, но перчаткой не ухватишь. Да и Сахару неприятно: вон он ушами дергает. Огромные крылья ходят равномерно, как весла, с кратким замиранием в момент, предшествующий мускульному толчку. Порой Сашке кажется, что он вот-вот услышит звук уключин. По спине пега пробегает дрожь. Это напрягаются длинные мышцы, тянущие крылья. Строение этих мышц какое-то уникальное. Кавалерия говорит, что если бы у человека мышцы содержали такие же волокна, то пятилетний ребенок легко забрасывал бы парковую скамейку на балкон третьего этажа.

Сашка напряженно озирается, хотя больше доверяет сейчас зрению и слуху пега. Сахар – пег лесной, с острым чувством опасности. Иной раз и от птицы на всякий случай шарахнется. Они продолжают набирать высоту. В восходящем потоке теплого воздуха, в этом общем для всех небесном подъемнике к ним пристраиваются две вороны и до того издергивают Сахара, вертясь у него перед самой мордой, что приходится отпугивать их из шнеппера.

Боевых двоек на гиелах не видно. Берсеркам тоже можно посочувствовать: караулить шныров ранней весной – удовольствие ниже среднего, даже если ты в хорошем термобелье и в рюкзаке у тебя термос с горячим кофе. В небе-то все равно не согреешься: любое тепло выдувает за пять минут, да и гиелы не любят холода. Шерсть у них для морозов все же коротковата, на кожистых крыльях слишком много разветвленных кровеносных сосудов – кровь быстро выстуживается. С пегом та же история, но все же пег потяжелее и ему не нужно торчать в небе всю трехчасовую смену. Пролетка – набор высоты – нырок. А дальше все уже совсем другое.