Дмитрий Емец - Череп со стрелой

Когда Сашка, полуживой и обледеневший, ввел в пегасню сразу Гульду и Афродиту, там были почти все средние и младшие шныры. К нему сразу повернулось множество лиц. Сашке не хотелось ни с кем разговаривать. Ему было паршиво. Он молча сунул повод Афродиты в руку Насте, а сам быстро завел в денник Гульду. Он стоял в деннике, дышал, оттаивал, и вместе с ним оттаивали все переживания. Позаботившись о Гульде, Сашка уже выходил из пегасни, когда услышал короткий удивленный возглас, и понял, что Наста, снимая с Афродиты седло, заметила наброшенную на него шныровскую куртку Дани.

«Вначале скажу Кавалерии!» – подумал Сашка и, безошибочно догадываясь, что сейчас произойдет, рванул по тропинке. Он уже скрылся за деревьями, когда ворота распахнулись и из пегасни стали выскакивать первые ищущие его шныры.

Разбрызгивая воду, Сашка несся по тропинке. Местами на ней лежал лед, и на поворотах он скользил по нему, втыкаясь руками в снег и утешая себя тем, что тот, кто бежит за ним, сейчас тоже падает. Невесть с чего разогревшиеся фигурки нерпи шипели, когда на них попадала вода. Внезапно Сашка увидел впереди чью-то спину. Казалось, если немного поднажать, можно легко ее коснуться. Не понимая, кто мог его обогнать, Сашка притормозил, на миг закрыл лицо рукой, чтобы его не узнали, когда же оторвал руку, никакой спины впереди уже не было.

Сашка в изумлении остановился, потом снова побежал, запоздало припоминая, что спина была в шныровской куртке с серым пятном в районе левой лопатки. Такое же пятно было и на его куртке! Вот уж совпадение. Но размышлять об этом сейчас было не время.

Не обнаружив Кавалерию в ее кабинете, Сашка заметался в фойе, налетая на огромную деревянную кадку с китайской розой, в которую девица Штопочка имела привычку закапывать окурки в надежде, что они когда-нибудь прорастут. Для ускорения же прорастания Штопочка еще регулярно и поплевывала в кадку. Роза, однако, все прощала и, не замечая мелких неприятностей, цвела почти круглогодично.

Встретив кухонную Надю, еще ничего не знавшую про Даню, Сашка выяснил, что Кавалерия в комнате у Суповны. К Суповне Сашка прежде соваться не решался. Ее жилище представлялось ему чем-то вроде берлоги медведя. Чтобы попасть к Суповне, предстояло протиснуться по тесному коридорчику, где громоздились торфяные горшочки для рассады и стояли поломанные стулья. Суповна считала себя любительницей порядка и даже фанатичной его поклонницей, но порядка вокруг нее не было, а царил невероятный бардак. Она никогда ничего не выбрасывала, и все ее свободное время уходило на битву со старыми вещами, которые не пригодились ей в предыдущие двадцать лет, но которых без сомнения ждало великое будущее.

Еще из коридора Сашка услышал пение. Голос поднимался, дрожал грустью, затихал и вновь вспыхивал. Он напоминал живой огонек свечи, когда защищаешь его ладонью, спасая от ветра. Сашка невольно остановился, чтобы не прерывать пения, и, затаив дыхание, слушал.

Наконец песня погасла. Сашка постучался и просунул в комнату голову. Он увидел Суповну и понял, что пела она. Лицо у Суповны было смягчившимся, глаза сияли, в них еще продолжалась только что смолкшая песня. Правда, лишь до момента, пока Сашка, протискиваясь, не задел пирамиду старых ведер и они, рухнув, не завалили весь коридор. Тут уже Суповна мгновенно стала прежней Суповной, принялась выталкивать Сашку и орать.

Чей-то голос остановил ее. Сашка увидел Кавалерию. Поджав ноги, она сидела на кресле и зашивала носок.

– Я понимаю, что сейчас никто ничего не чинит. Но все равно в штопанье есть что-то успокаивающее! – сказала она Сашке, вопросительно поглядывая на него.

Сашка придерживался принципа, что все плохое лучше сказать сразу. И вину лучше взять на себя. Людей чаще злит не сам проступок, а попытки оправдаться.

Самым тяжелым для Сашки было то, что Суповна никуда не ушла, а осталась в комнате. Он слушал ее грузные шаги, и ему чудилось, что на его голову сейчас опустится скамья из цельного дуба. А шишек после таких ударов, как говорил Ул, не остается.

– Даня правильно сделал, что ушел? Ограда бы его впустила? – спросил Сашка.

Кавалерия покачала головой.

– Но он же не хотел с ней сливаться!

– Оттого, что яд выпит по ошибке, он не станет вишневым компотом.

– Но это хорошая закладка!

– Да что ты мелешь! А какие закладки плохие-то? Просто чужое не надо брать! – прокричала Суповна. Голос у нее был грубым и негнущимся. Не верилось, что это она недавно пела.

Кавалерия кашлянула. Суповна вышла в коридор и принялась громыхать ведрами.

– И та первая, алая, тоже была из тайника? – внезапно спросила Кавалерия.

– Да.

Упоминать об этом было особенно стыдно. Сашка обрушился в собственных глазах и опустел, как городская площадь, с которой только что убрали памятник.

Кавалерия укоризненно цокнула языком:

– Тебе не приходило в голову, что все эти закладки, которые ты пронес через болото , несвоевременны? Ну, кроме, возможно, алых.

– Но тот первошныр…

– Тот первошныр оставил их на двушке .

Чтобы не смотреть в глаза Кавалерии, Сашка подошел к окну. Совсем близко на подтаявшей лужайке стоял Горшеня. Его глиняная голова была обращена в их сторону.

– Ты можешь вернуть те закладки, которые принес? – озабоченно спросила Кавалерия.

– Вам?

– Мне или каменному фонтану.

Сашка посмотрел на нерпь. Череп на ней больше не проступал. Там, где он видел его в прошлый раз, теперь была только кожа.

– Я не знаю как.

– Ты их хотя бы чувствуешь?

Сашка старательно прислушался к себе:

– Нет.

Кавалерия медленно кивнула, не отрывая от него взгляда:

– Ну что ж, иди! Что я еще могу сказать? Спасибо, что не струсил и признался.

– Мне оставаться? Меня не отчисляют?

– Нет. Видел, что творится в Копытово? ШНыр в осаде.

– А уникум? Может, его как-то отдать? – безнадежно спросил Сашка.

– Отдать можно любой уникум, кроме этого. А он выбрал тебя.