Евгений Велтистов - Приключения Электроника

Сергей возмущенно посмотрел на друга:

— Эх ты, не мог что-нибудь придумать, лучший в мире консультант!

— Я всегда говорю то, что есть на самом деле, — напомнил Электроник свое главное правило.

Сыроежкин бросил взгляд на чердачное окно, до отказа набитое звездами. Какой странный выбор у астрофизика: Вселенная или сон?..

— Электроник, будь другом, пойди вместо меня.

Электроник молча покачал головой.

— Ты — это я, а я — это ты, — напомнил заветный пароль Сергей. — Ну, в последний раз. Понимаешь, очень обидно прозевать вспышку. Ведь Сверхновая…

Электроник неожиданно согласился.

— Я пойду вместо тебя. Только я не собираюсь говорить неправду.

Сергей пожал руку друга.

— Если все будет в порядке, то звезду назовем «Сверхновая Электроника-Сыроежкина». Только бы вспыхнула!

— Телеграммы, которые направлены в обсерватории, я подписал твоим именем. Я только помощник. — И Электроник ушел.

В окуляре телескопа звезды подмигивали Сыроежкину, лучились, сплетая серебристую сеть. В мирном звездном гамаке покоился счастливый астрофизик. Приятно было думать, что у такого же оконца сидел когда-то сам Иоганн Кеплер, наслаждался одиночеством и мучился оттого, что не может описать гармонию всего мира. Его не понимали современники, он был очень одинок, потому что высказывал безумные для своего времени идеи. Кеплер верил в математическое описание природы, в типические причины движения планет, в единство земных и небесных законов. Кеплер писал о Земле, которая, как корабль на всех парусах, несется по своей гигантской орбите, будто отчетливо видел ее из космоса. Историю открытия вечных законов движения планет Кеплер сравнивал с рассказами о плаваниях Колумба, Магеллана и Васко да Гамы.

А Макар увлекся только бочками. Он так и не понял, что Кеплер был не просто гениальным астрономом, математиком, физиком далекой поры, а первым, быть может, в мире астрофизиком.

И Сыроежкин, мысленно споря с Гусевым, достал с самодельной полки томик с длинным названием: «Новая астрономия, основанная на причинах, или физика неба, представленная исследованиями движений звезды Марс… 1609 г.». Открыл первую страницу знаменитой кеплеровской «Новой астрономии», прочитал вслух:

— «В наше время крайне тяжела участь тех, кто пишет математические, особенно же астрономические книги. Если не соблюдается необходимая строгость — в теоремах, пояснениях, доказательствах и выводах, — то книга не будет математической. Если же строгость соблюдена, чтение книги становится утомительным… Поэтому очень редко встречаешь подходящих читателей: большинство предпочитает вообще уклониться от чтения». Понятно, товарищ Гусев? — съязвил Сыроежкин. — Тебя и дубиной не заставишь взять книгу. — И продолжил чтение «Новой астрономии»: — «Много ли можно найти математиков, взявших на себя труд целиком прочесть „Конические сечения“ Аполлония Пергского?»

Астрофизик поскреб затылок, самокритично признался:

— Один Профессор выдержал. И потому, что вообразил себя Ферма…

— Профессор уже спит, а Гусев где-то гуляет, — раздался за спиной Сыроежкина спокойный голос. — Уже час ночи!

Сыроежкин вскочил.

— Электроник, почему ты вернулся?

— Я не выполнил твое задание, — признался Электроник. — Тебе тоже пора спать.

И он рассказал, как пришел домой к Сыроежкину и улегся на диван. А мама Сергея присела рядом, сказала: «Что все это значит?..» Электроник молчал. И тут у него зазвенел радиотелефон — вызывала мать Гусева. Тогда мать Сергея догадалась, кто перед ней, и велела немедленно прислать настоящего Сергея, а то она сама пойдет искать по лестницам своего астронома.

— Как она догадалась? — удивился Сыроежкин, оглядывая обсерваторию.

— Задача несложная. У тебя вся комната в картах звездного неба.

— Ладно, я не критикую твой телефон-автомат, — вздохнул Сергей.

Только сейчас, внимательно посмотрев на друга, он увидел, что между ними есть разница. Они по-прежнему были похожи, как два близнеца, но один из них задержался в росте. Сергей явно ощущал, что он и порослее и пошире в плечах, и ботинки у него уже сорок второго размера, а у Электроника по-прежнему тридцать девятого. Сергей даже ощущал свое физическое превосходство. Он протянул руку другу:

— Ну-ка сожми изо всей силы! — И покраснел от крепкого усилия: — Молодчина!.. Я иду спать. — Он кивнул на телескоп: — Вот так люди проспали многие великие события. А еще жалуются, что не знают происхождения Вселенной.

— Я буду дежурить, — обещал Электроник. — Но раньше меня увидит вспышку Рэсси. Как только он сообщит, я напечатаю фотографии. Телефон я приглушу. Если захочешь, звони, я услышу.

Астрофизик пошел домой.

Дома он сказал:

— Зря волнуешься, мама. Наполеон, Петр Первый, Бехтерев спали по четыре часа в сутки. Поэтому они остались в истории. Я послушный сын, поэтому, кроме тебя, обо мне никто не услышит.

Мама фыркнула: «Вот еще новый Наполеон», но осталась довольна.

Сыроежкин ворочался в постели. Ему виделась лохматая морда Рэсси. Внимательный немигающий взгляд устремлен на Сверхновую… Рэсси не должен прозевать!..

Наш астрофизик уже спокойно спал, а Электроник и Рэсси непрерывно обменивались сообщениями. Потоки цифр летели с далекого Юпитера на Землю, и там, в одном из больших городов, под крышей десятиэтажного дома, их принимал и мгновенно оценивал электронный мальчик. Если перевести эти цифры в обычные слова, то они означали, что Сверхновая пока не вспыхнула. А в конце каждого сообщения стояла условная фраза:

Из всех гениев восьмого «Б» не вступал в конфликт со взрослыми один Профессор. И никто не знал, что он пережил в этот вечер.

Исписанная формулами школьная тетрадь лежала перед автором. Профессор прощался со своим открытием…

Несколько дней Вовка Корольков жил в семнадцатом веке, жил так, как жил когда-то Пьер Ферма.

Он приходил из школы, снимал форму, надевал бабушкин халат, брал в руки древнегреческий фолиант. Теперь он юрист из Тулузы, советник парламента этого города, гасконец. Тот настоящий Пьер Ферма, как известно, занимался математикой после работы, в часы досуга. Шла Тридцатилетняя война между Францией и Англией. Арман Жан дю Плесси, первый министр Людовика XIII, известный под именем кардинала Ришелье, искусно плел дворцовые интриги, мушкетеры сражались на дуэлях с гвардейцами, а в провинциальном городке любитель математики Ферма делал на полях книг беглые заметки.

Потом его назовут одним из создателей аналитической геометрии и теории чисел, теории вероятностей и геометрической оптики, — это случится после его смерти.

Пьер Ферма не напечатал своих заметок, так как не любил этого делать. Но его работы удивили последующие поколения математиков.