Игорь Солопов - Домовой

— Путятка! Путятка! Открывай, чтоб тебя, — запыхавшийся Пафнутий что есть силы барабанил по дереву, где обитал леший. Внутри что-то громыхнуло, из дупла показалась ветвистая борода, а потом и сам Путята.

— Ну, чего орешь, как баба на сносях? Весь лес перебаламутил. Что стряслось-то? — проскрипел леший.

— Мокша пропала!

— Куда?

— Знал бы — не искал. Ночью пошла на болото. Полдень уже, а ее все нет. Искать надо! Говорил же, подожди до утра — нет, поперлась. Помоги, Путят, а? — голос у Пафнутия дрожал, глаза на мокром месте, губы затряслись.

— Да не хнычь ты! Ой, беда с вами. Как дети малые. Ванька дома — Маньки нет, Манька дома… Эх! Заходи давай, не позорь меня перед зверьем.

Пафнутий подтянулся, вскарабкался и исчез в темном дупле вслед за лешим. Перед ним открылась просторная, уютная комната. Пахло елью и какими-то цветами, было светло как днем. Домовой завертел головой, пытаясь разглядеть чудо-лампы, но вместо них под высоким потолком летал целый рой светлячков. Пол был отполирован до блеска. Годовых колец на нем было не счесть. У стены стоял пенек, на котором скатертью лежал огромный лист орешника. Рядом со столом стояли два пенька поменьше и сплетенное из веток кресло-качалка с накинутым поверх травяным пледом. Кроватью лешему, видимо, служила куча лапника, сложенного на другом конце комнаты.

— Ух ты! Ничего себе обустроился! Снаружи деревце небольшое, толщиной обнять два раза, а внутри… Ишь, палаты отгрохал! А я-то думал, как ты в этом дупле вообще помещаешься, спишь, что ли, стоя?

— Вижу, понравилось? — хитро заулыбался леший. — Но не за тем пришел! Что там у вас опять стряслось? Мало того, что чудище какое-то в бабьем обличье по моему лесу шастает, птиц изводит да людей погубить норовит, так вы еще со своими бедами бежите. Пропала, говоришь? Ну пойдем, посмотрим, что у нас в лесу делается.

Путята подошел к стене, провел по ней ладонью и зашевелил неслышно губами. Рука засветилась, леший пальцем вывел на стене очертание двери и открыл ее.

— Пойдем, — буркнул Путята и шагнул за порог.

— Тудыть ее, — только и смог выдать домовой.

— Давай шибче, не стой столбом, — леший протянул руку, ухватил Пафнутия за шкирку и вытянул наружу.

За дверью оказался лес. Все тот же родной лес, а вроде как и другой. Вокруг было как-то очень светло, и цвета стали настолько яркими, что слепили глаза. А еще каждый листик, каждая веточка-травиночка светились как лампа, испуская мягкий, теплый свет.

— Что за чудеса? — раскрыл рот домовой.

— Нутро это.

— Чье? — Пафнутий растерянно вертел головой.

— Леса. Ну что глаза выпучил, ни разу не слыхал про такое? Тебя в дровах, что ли, нашли? Нутро это. Изнанка, мир внутренний. У человека душа, а у леса — это. Тоже вроде как душа. Но мне Нутро больше нравится. Смотри — ты первый, кому показываю.

— И зачем мы здесь? Я думал, ты кикимору найти поможешь, а ты меня прогулками попотчевать решил. Ты не серчай. Тут красиво, занятно, но не ко времени. Мокша в лесу одна, а в лесу — эта… Вот найдем, тогда нам обоим все и покажешь.

— Чуден ты, домовой! Вроде не дурак и не блаженный. Ты что, когда ко мне бежал, мозги по дороге оставил да подобрать забыл? Так пойдем, поищем. Ты думал, я тебя сюда, что красну девицу — развлекать привел? Мы сейчас на лес изнутри смотрим. Если в нем зло творится или чуждый кто есть — здесь сразу это видно.

— Это как? — удивился домовой.

— Ну вот смотри, — леший взял домового в охапку, махнул рукой — и местность вокруг переменилась. — Сейчас мы на опушке, а во-он там, — Путята ткнул пальцем вдаль, — деревня. Теперь гляди туда. Видишь, человечки мельтешат? Все вокруг цветное, а они будто бесцветные. Ну, разглядел? — леший дождался, пока домовой угукнет, и стал объяснять дальше. — Это детишки с деревни играют. А бесцветные они потому, что для нас они по ту сторону, в другом мире. Они в Яви, а мы, вроде как, на перепутье: и не живые, и не мертвые.

— А мы с кикиморой тоже бесцветные?

— Нет, вы — часть леса, да к тому же — как вы, молодежь, говорите? — леший почесал затылок. — Вспомнил — сумеречные! Цветные вы, как все вокруг, вы ведь тоже на перепутье, как и я. Да, Степан с семейством тоже цветные. Потому как в лесу живут, частью его стали, свои, то бишь, хоть и не на перепутье.

— А ночница, — всполошился домовой. — Она цветная? Ее отсюда видно?

— Она — ненависть, и, хоть и сумеречная, лес ее не принимает, она пятно черное, как дырка в пространстве. Не цветная, хоть цвет имеет, и не бесцветная, но красками не блещет. Чернее ночи она, и чернота ее настолько плотная, что все вокруг поглощает, да насытиться не может. Оттого эта прорва и уничтожить все пытается. Детей извести тем паче, потому как из них она чистую жизнь забирает, саму ее суть. Так-то вот. А лес своих признает, так же как ты меня, когда видишь.

— Это что же получается, мы, значит, с ног сбиваемся, изловить ее не можем, а ты сидишь тут, пялишься, как она шастает, и молчишь? — Не все так просто, Пафнутий. Ежели б я ее так увидеть смог, да изловить… Рассеивается она, понимаешь? Вот вроде стоит она, бери да лови, ан нет, рассыплется червями могильными и расползается по всему лесу. Так ее не то что поймать, выследить невозможно — она везде, она повсюду. И даже если изловишь, растопчешь этих червей хоть десяток, хоть два, а все равно с нее не убудет. Всех не переловишь, я пробовал. Да и поймаешь если, что делать с ней — непонятно.

— Я живу не так долго, но тоже кое-чему научился, все ж не лапти плел. Хотя плел иногда, от скуки. Ежели голову сломал, а решения так и нет, то полезно бывает плюнуть и делать, что должен, а нужное само в последний момент придумается. О как! — сказал домовой с таким лицом, будто истину великую открыл.

— На авось, говоришь, иногда надеяться полезно? — Путята почесал поясницу. — Что ж, может и твоя правда, посмотрим.

— Ты это, Мокшу поможешь искать?

— Мокшу? А, башка-то моя деревянная, совсем запамятовал. Пойдем, — Путята снова сунул домового подмышку, помахал руками — и местность вокруг переменилась.

— Это что? — спросил Пафнутий, указав вверх пальцем.

Там, над поляной, около которой они оказались, висел какой-то непонятный, светящийся зеленый комок. С виду вроде волосатый, с торчащими в разные стороны палками. Комок постоянно надувался и сдувался, будто дышал. Домовой подошел поближе, присмотрелся. Комок был не волосатым, а травянистым. Травка была настолько тонкая и нежная на вид, что напоминала шерстку, а изнутри комка во все стороны топорщились ветки, по которым пробегал какой-то огонек.

— Это — Сердце, — ответил леший, — оно лес питает, связывает между собой каждое деревце, каждую травинку. Снабжает их силой жизненной, которой с ним земля щедро делится. Приглядись, от Сердца к деревцам тянутся жилки тоненькие. Через них они кормятся, разговаривают, сплетничают. Вот сейчас и спросим, видали они кикимору или нет.