Владислав Крапивин - Белый шарик Матроса Вильсона (Сборник)

Эта неделя была полностью счастливой. Отец не ругал Витьку за самовольное продление каникул. К Цезарю вернулись из столицы родители — с хорошими новостями: следственная электронная машина признала невиновными их самих и тех людей, которые помогли им вырваться из Лебена. Раненый Корнелий Глас из тюремной больницы был переведен в частный госпиталь. Водителя машины Рибалтера амнистировали «в силу нестандартности обстоятельств». Люди, у которых по неизвестным причинам исчезли индексы, больше не объявлялись вне закона.

Витька и Цезарь целыми днями мотались по громадному Реттербергу, хотя в городе не было полного спокойствия: носились по улицам патрули, кого-то догоняли, кто-то даже отстреливался… Зато было в Реттерберге где гулять и что посмотреть. А вечером на глухом и скрытом от глаз пустыре за насыпью Витька учил Цезаря ездить на мотодиске, который он месяц назад угнал у зазевавшегося улана.

По ночам они разговаривали. Про книжки, про Кристалл, про обнаруженную на Марсе цивилизацию иттов, про построение многопространственных континуумов, про старинных коллекционных солдатиков из олова. Про всякие свои дела и приключения в той жизни, когда они еще не знали друг друга. Витька рассказал даже про Люсю. О том, каким горьким было расставание с ней. Цезарь понял это без ревности. Одно дело девчонки, другое — мужская дружба.

Но расставание с Цезарем, когда прошла неделя, оказалось не менее печальным. Цезарь, отводя мокрые глаза, спросил тихо:

— А раньше чем зимой, тебе сюда никак нельзя?

Витьке не хватило духа сказать, что никак. Пробормотал «посмотрим».

И главное — не напишешь, не позвонишь. В другой-то мир, в другое пространство, которое вроде и рядом и которого в то же время будто и нет совсем…

Нет?

Он изводился в своем Ново-Томске сентябрь и половину октября, а сны с ощущением провала и падения были все чаще. И… ну, не дурак же он, Витька Мохов, понял в конце концов, что это такое. Так же, как понял год назад первую премудрость перехода через локальный барьер, потом через грань… Правда, тогда помогал отец, а сейчас…

А сейчас никто не поможет. Просто некому. Скицын рассчитал однажды, что прямой переход возможен теоретически. Даже вопреки принципу Мёбиус-вектора. Но расчет одно, а на самом деле… Однако снилось уже не раз, как это бывает.

«И ты, Витенька, знаешь, как это можно попробовать. И просто-напросто боишься».

Не неудачи он боялся, а, наоборот, — неистребимой жути, которая охватывает в межпространственном вакууме (значит, есть такой?). И все же… кто-то должен. Когда-то должен… Там Цезарь. И если получится, путь к нему будет занимать несколько секунд… Да, но каких секунд!.. И все равно…

А может, не так уж страшно? Зажмуриваешься, появляется в сознании тонкая зеленоватая нить, потом еще несколько — со светящимися узелками на перекрестьях. Их не видишь, а скорее чувствуешь. Потом возникает за светлым пятнышком одного узелка ощущение того места, куда ты стремишься. Например, путевая насыпь, покрытая красными листьями увядшей лебеды. Недалеко от таверны… Это очень близко. И в то же время чудовищно далеко в бесконечной глубине черной щели между неудержимо скользкими невидимыми плоскостями. И надо пересилить себя, зажать в себе ужас, шагнуть вниз, в падение…

…— Ай, Витка! Ты почему здесь? Почему голый?

Он сидел в лебеде у насыпи, в одних трусах, взмокший, со всхлипами в горле. Несколько минут назад у себя в Ново-Томске он, выключив будильник, делал зарядку, машинально махал руками, а мысли об этом жали все сильнее, сильнее. И, крикнув, он прыгнул на стул, а с него шагнул… в пустоту. Не во сне, по правде…

— Ой, Витка, что скажет Алексеич! — Кир подхватил его на руки.

Витька измученно улыбнулся:

— Получилось…

— Что получилось? Вот папа даст тебе «получилось»!

— А у вас тут еще тепло… Кир, а где Цезарь?

— Вот папа даст тебе Цезаря…

Парашютисты привыкают. Прыгуны с трамплина привыкают. Каскадеры, говорят, тоже привыкают к страху высоты и падения. А к этому привыкнуть было нельзя. Ужас был неотъемлемой частью, самим содержанием межпространственного вакуума. Бесконечные секунды, проведенные в нем, выкручивали душу тоскливым томлением… И все же не раз и не два решался Витька на такое. Осенью, зимой, весной… И потом все-таки казалось уже не так страшно…

А наградой были дни с Цезарем.

Конечно, Витька рассказал о прямом переходе Цезарю. И не просто так рассказал, а с надеждой: вдруг и Цезарь сумеет? Ведь он же все чувствует и понимает. Когда говорили о Кристалле, о Мёбиус-векторе, когда, развлекаясь, строили в глубине компьютерных стереоэкранов многомерные комбинации, Чек моментально схватывал Витькины идеи и тут же, смеясь, обгонял его и перестраивал по-своему — сложнее, веселее, интереснее. Что ему стоит постигнуть хитрости координационной сетки и межпространственных соединений? Только бы он решился…

Но Цезарь сказал:

— Извини, но, видимо, для меня это исключено… — Печально так сказал, со смущением, но откровенно. И признался, что с младенчества боится высоты и «всякого такого». — Один раз папа сунул меня в антиграв. Камера такая, тренажер невесомости у них в летном учебном центре. На минутку сунул, чтобы я чуть-чуть попробовал… Меня еле откачали… А здесь, при переходе, все это в сто раз сильнее. Я ведь понимаю. То есть предчувствую… Я бывал уже близко к этому. Ну, почти как на краю обрыва. Но шагнуть не смогу…

Витька неловко кивнул. Цезарь не заметил этого в темноте. Они разговаривали ночью, все на том же топчане в узкой тесной комнате. Сидели рядом, привалившись к стене и обняв колени. Не дождавшись ответа, Цезарь сообщил, словно покоряясь неизбежному:

— Видимо, никуда не деться от того, что я большой трус…

— Ты?!

— Конечно… Мы ведь и познакомились поэтому. Я боялся в темноте, помнишь?.. Но тогда я просто нервничал: мама и папа уехали, я тревожился за них… А бывало и такое, когда я совершенно отчаянно трясся за себя.

— Врешь ты все, — убежденно сказал Витька. Он уже многое знал о жизни Цезаря. — То есть, может быть, ты и трясся, но все равно делал, что надо.

— К сожалению, не всегда. В тот раз, в машине, когда Корнелий выпрыгнул на дорогу и стал стрелять по уланам, я знал, что нельзя оставлять его одного. А вместо того, чтобы прыгнуть за ним, сжался… как перепуганный дезертир.

— Ты дурак! Ну зачем бы ты прыгнул? Какой был бы прок?

— Да, я сейчас это понимаю. Но тогда-то я был уверен, что прыгнуть необходимо. И не смог. Скорчился в машине.

— Ну и… любой бы скорчился… — проворчал Витька. — Ну, не любой, но многие… Я бы точно… Когда в тебя палят очередями… Чек, а почему родители оказались в Лебене?