Кир Булычев - Геркулес и Гидра

Я вежливо поглядел на икону — можно угадать, что на ней изображена богоматерь. Ничего интересного.

— Да, кстати, — сказал Томат невинным голосом. И у меня все внутри оборвалось. — Ты случайно не видел мою пластинку?

Вот так он всегда начинает свои допросы.

— Какую пластинку? — меня тоже голыми руками не возьмешь. Я вообще-то ненавижу врать, да и не нужно. А с ним как будто наступает игра без правил. Вру и не краснею.

— Пластинку ансамбля «Абба», приобретенную мною на пути сюда. Дефицитную пластинку, за которую в Москве дают не менее десяти рублей.

Надо сказать, что когда он начинает волноваться, то почему-то переходит на какой-то античеловеческий канцелярский язык. Это как бы сигнал для меня: «Внимание: опасность!»

— Видел, конечно, — сказал я. — Только не помню когда.

Вот так всегда. Стоит начать врать, дальше приходится врать все больше. Цепная реакция.

— Вчера вечером, когда мы с твоей сестрой Людмилой находились в кинотеатре, пластинка лежала в большой комнате на столе. У меня хорошая зрительная память, Костя.

— Ну и что? — спросил я.

— Достаточно немного подумать, как это сделал я, чтобы придти к безошибочному выводу, что пластинка была взята тобой для твоих неизвестных мне целей. Ну?

Я пожал плечами. Я на голову его выше и если бы не мать и Люси, в жизни бы не пустил его к нам в дом. А теперь я злился на него втрое, потому что в самом деле был виноват. Надо было с самого начала сознаться и сказать, что выплачу ему деньги, пускай даже по этой самой подмосковной цене. А вот начал врать, теперь уже не остановишься.

— Более того, — сказал он совершенно спокойно. Так, наверное, удавы разговаривают с кроликами. — Вчера поздно вечером по возвращении из кинотеатра мне слышались звуки музыки, а конкретно именно ансамбля «Абба», доносящиеся со стороны школы, где поселилась ваша так называемая археологическая экспедиция.

— Не брал я вашей пластинки, — сказал я упрямо. Ну что мне оставалось сказать?

Тут я услышал, что пришла мать. Она зазвенела ведром в прихожей. Ну как, подумал я с надеждой, прекратит допрос?

Ничего подобного. Мать догадалась, что я пришел, и прошла прямо к нам.

— Костя, — спросила она. — Ты ужинать будешь?

И тут же почувствовала неладное. Она буквально экстрасенс. Все чувствует.

— Костя, — спросила она. — Ты чего натворил?

— Ничего я не натворил, — сказал я. — Томат, то есть Федор, спрашивает меня, не видел ли я его драгоценной пластинки. А я ее не видел.

— Тем не менее, — сказал Томат зло и тихо. Видно, его оскорбило прозвище — он никогда еще не слышал, чтобы я называл его Томатом. — Тем не менее пластинка пропала вчера вечером со стола. И если Костя отказывается в том, что он ее похитил, мои подозрения неизбежно падают на других обитателей этого дома.

— Другими словами, — спросил я, — вы хотите сказать, что мать свистнула вашу пластинку?

— Костя! — возмутилась мать.

— Ни в коем случае я не намерен кидать подозрения на Лидию Степановну, к которой я отношусь с близкой, можно сказать, сыновьей нежностью. Я методом исключения доказываю, что пластинку взял ты.

— Или Люси?

— Твоя сестра находилась со мной в кинотеатре.

Нет, у него намертво отсутствует чувство юмора. Это непростительней, чем глупость.

— Ну ладно, — сказал я. — Пойду телевизор посмотрю.

— Костя, — сказала мать. — Ты что сделал с чужой пластинкой?

— Ну вот, — ответил я. — Сейчас еще явится Люси и добавит масла в огонь.

И как назло именно в этот момент явилась Люси и подлила масла в огонь.

— Что еще? — спросила она трагическим голосом.

Люси не похожа на нас с матерью. Мы белые, узколицые и легко загораем. А она черноволосая, в отцовскую родню, с большой примесью греческой крови. Заводится она с полоборота.

— Мы о пластинке, — сказал тихо Томат. Ну просто овечка.

Я понял, что, когда я вчера уже спал, он ей плешь проел этой пластинкой.

— Что? Не вернул? — спросила она.

— Я не брал, — сказал я.

— Врешь.

— Ой и надоели вы мне все, — сказал я в сердцах. Вообще-то я выдержанный человек. Но такое вот падение от счастья присутствовать при великом событии — дрязгах из-за пластинки, которой цена два рубля, кого угодно выведет из себя. Особенно, если ты признаешь, что сам во всем виноват.

— Мама, — сказала Люси трагическим голосом и грудь ее начала судорожно вздыматься, — мама, я не вынесу. Это такой позор!

— Товарищи, — сказал тогда Томат. Он своего добился, муравейник разворошен. — Я постараюсь забыть об этом происшествии. Я полагаю, что пластинка была похищена у Кости и он, как подросток, не приученный к высоким нормам морали, в чем я не упрекаю вас, Лидия Степановна, которой приходится воспитывать детей без помощи отца, боится в этом сознаться. Я переживу эту болезненную для меня потерю…

— Костя, — рыдала Люси, — как ты мог!

Я понимал, ей казалось, что сейчас ее драгоценный Томат соберет свой чемодан и не видать ей Подмосковья, как своих ушей.

На этом этапе беседы я ушел из комнаты и хлопнул дверью. Хватит с меня. В самом деле. Переночую у Макара. А в крайнем случае в школе с археологами. Они еще пожалеют, что меня выгнали из дома. Хотя я, конечно, в глубине души понимал, что никто меня из дома не выгонял.

Макар еще не спал. Он к счастью был даже не дома, а сидел на скамейке у ворот. Я знаю, он любит так сидеть, потому что в доме всегда душно и жарко, его отец боится сквозняков, к тому же за день соскучится дома и начинает разговаривать, вспоминать прошлое, и Макар от этого сбегает. Он на этой скамейке, может быть, уже в общей сложности года три просидел. Дом у них крайний на улице, отсюда со скамейки виден залив и мыс Диамант. Зрелище удивительное.

— Ты чего? — спросил он тихо.

— Пришел просить политического убежища, — сказал я. — Заели.

— Люси?

— Люси, но больше, конечно, ее Томат.

— Потерпи, он скоро уедет, — ответил мой разумный Макар.

— Боюсь, что на этот раз решит навсегда к нам переселиться. Может быть, он даже готовит операцию по моему изгнанию из дома.

— Я бы не удивился, — сказал Макар спокойно и от его спокойствия мне стало тошно. Я, надо сказать, очень люблю свою мать и сестру. К отцу я равнодушен, он приезжал к нам в прошлом году на три дня. А так отделывается алиментами и подарками к празднику. Но мать с сестрой я люблю. Поэтому так психую из-за Томата. Люси жалко.

— Я бы ее за кого-нибудь из археологов отдал. Она красивая, — сказал я.

— Борис женат, — ответил Макар. — Донин тоже. А остальные младше ее.

— Знаю, — ответил я.

— А из-за чего война?

Я ему рассказал про пластинку. Правду рассказал.

— Сам виноват, — сказал Макар, когда я кончил. — Надо было сразу взять огонь на себя.