Эптон Синклер - Литературные сказки и легенды Америки

Медвежонок знал, что так будет, и все же, когда увидел, что это так, тяжело у него стало на сердце.

Он поехал в деревню, и у первого жилища вышел вперед мужчина, который был немолод, и левая рука у него была сухая, но глаза и лицо исполнены силы. Мужчина поднял вверх правую руку. Он заговорил как шайен с шайеном, прямо и учтиво:

— Мой друг, меня зовут Белый Волк.

— Мой друг, меня зовут Медвежонок.

— Добро пожаловать, Медвежонок. Чем я могу помочь тебе?

— Я задумал на некоторое время остановиться в этой деревне.

— Я рад. Ты разделишь мой кров.

— Я очень рад. Я буду охотиться для тебя. Я добуду тебе много мяса.

— В мясе нет нужды. Ты окажешь честь моему жилищу.

Они сели рядом на землю, скрестив ноги, курили трубку и передавали ее друг другу, как велит обычай. Между ними было то уважение, что испытывает мужчина к мужчине. Белый Волк попыхивал доброй трубкой. Он вынул ее изо рта.

— Мой друг, весть о твоих странствиях дошла даже сюда. Отчего ты ездишь из деревни в деревню?

Медвежонок взял трубку, попыхивал ею в молчанье. Он искал слов, которые, ничего не объясняя, были бы ответом: не мог он ни с кем говорить о том, что у него на сердце.

К ручью, что тек поблизости, шли за водой женщины из этой деревни, собираясь готовить к вечеру ужин. Они несли миски, смеялись и разговаривали между собой. И среди них была одна, молодая, но женственная, хоть не красавица, но в лице ее читались ум и понимание. Сердце Медвежонка подскочило, дыхание участилось.

— Мой друг, кто это?

Глаза Белого Волка засияли. На свой вопрос он получил еще один вопрос, который все же был ответом. Он взял трубку и затянулся дымом. Выпустил дым через нос.

— Ее зовут Пятнистая Черепаха.

— Она замужем?

— Она живет в семье Желтой Луны.

Сердце Медвежонка упало. Голова опустилась так, что подбородок коснулся груди. Но глаза Белого Волка блеснули сильнее прежнего.

— Мой друг Желтая Луна — ей брат.

В жилище Белого Волка стало много мяса. Даже когда его левая рука была здорова и не замерзла еще во время великой метели, не было у него столько мяса. Мяса хватало, чтобы раздать тем, кто, возвращаясь с охоты, всегда делился мясом, зная, что Белый Волк больше не может сам охотиться. Мяса хватало и для того, чтобы пригласить друзей на празднество. Он гордился, что под его кровом остановился Медвежонок, не такой, как все, странный, но сильный охотник, который трех бизонов убил в этот день, трех за один раз, и не стрелой, а копьем, и те, кто охотился там, говорили, что на его губах был смех, когда, подавшись вперед на пятнистом пони, вонзал он копье прямо в средостение жизни бизона.

Старый деревенский глашатай огласил имена. Друзья Белого Волка собрались на празднество. Но когда пошли громкие разговоры и приступили к еде, Медвежонка не было в вигваме. Он стоял в сумерках у жилища Желтой Луны. Он ждал, как положено молодому человеку, пока не выйдет за дровами или за водой девушка, за которой он собирается ухаживать; тогда он дернет за край ее одежды, чтобы привлечь внимание и узнать, станет ли девушка разговаривать с ним. Ему, сильному охотнику, было страшно. Застенчивый, странный, не такой, как все, он боялся.

Из жилища вышла женщина. Это была жена Желтой Луны. Она в сумерках заметила Медвежонка, может быть, улыбнулась про себя, вспоминая, как ее дожидались когда-то в сумерках молодые люди. Словно не замечая его, пошла по тропинке к ручью, потом возвратилась в жилище. Он ждал, и ему было еще страшнее. Вышла другая, помоложе, по летам почти что девочка и все же очень женственная. Пятнистая Черепаха. Она не смотрела в его сторону. Но, направляясь к ручью, прошла очень близко. Он протянул руку и дернул за край одежды.

Она остановилась, обернулась к нему. Он заговорил с трудом.

— Пятнистая Черепаха, — сказал он. — О Пятнистая Черепаха.

Она улыбнулась ему:

— Да, меня зовут Пятнистая Черепаха.

— Меня зовут Медвежонок.

— Я слышала. Я видела. — В сгущающихся сумерках она пристальнее посмотрела на него, и глаза расширились от изумления. — Ты тот малыш, у кого луна в глазах. — Пораженный ее словами, он не мог говорить, и она заметила это по его лицу и опять улыбнулась ему. — Я видела тебя. Ты видел меня и не видел меня. Твои глаза были открыты только для старца. Я слышала, что говорил ты и что говорил он. Я та правнучка, что готовила ему похлебку. — Но удивление все не покидало его. Ее лицо опечалилось, и она заговорила опять. — Через семь дней после того, как ты уехал, он умер. Ночью начал метаться и кричать в большой тревоге, что подвел тебя. Он упал на спину, и в нем не осталось жизни.

Медвежонку больше не было страшно. Он мужчина и может говорить.

— О Пятнистая Черепаха, он не подвел меня. Ни в чем не подвел меня. — И тут слова хлынули потоком: — Я видел тебя. Я не знал, но я видел тебя. Через мои глаза ты проникла в мое сердце. Ты жила у меня в душе. Ты звала меня ночью во сне…

Теперь испугалась она. Молодые люди, в сумерках поджидавшие девушек, не говорили так, даже спустя много вечеров после первой встречи. Соблюдая обычай, они говорили лишь как друзья, о вещах, не касавшихся их лично, — о том, что случилось в деревне или на охоте, чтобы чувства, не называемые словами, росли постепенно, на протяжении многих недель или, возможно, многих месяцев. Она хотела уйти, но Медвежонок вцепился в ее одежду и не отпускал. Он все еще был под сильным впечатлением чуда, которое совершил старец даже после смерти, и слова рвались безудержно:

— Я не мальчик, чтобы стоять вечер за вечером в ожидании, не давая исхода словам, что скопились с моем сердце. Четыре времени года искал я тебя по всему племени, и место, которое принадлежит мне, ожидает нас.

Она выдернула одежду из его руки и пошла в жилище. У входа остановилась и обернулась. В ее лице, наполовину освещенном светом очага, не было гнева. Оно было нежным, женственным и немножко испуганным.

Медвежонок стоял во мгле, и ему было стыдно. Лишь поздно ночью он тихонько скользнул на свое ложе в жилище Белого Волка…

⠀⠀ ⠀⠀

Обычаи. Есть обычаи, которые соединяют навсегда и повсеместно. Есть обычаи трапезы, сна и одежды, охоты и тропы войны, обычаи, как говорить мужчине с мужчиной и мужчине с женщиной, обычаи заключения брака и соединения двух в одно ради начала новой семьи. Это хорошие обычаи. Благодаря им повседневное существование обретает основу, а жизнь — смысл. Но иногда они кажутся бессмысленными человеку странному, не такому, как все. Кто он, чтобы решать, которые из них хороши, которые — глупы? Кто он, чтобы думать, что их надо отбросить ради утоления его желаний?

— Мой друг, не пойдешь ли ты в жилище Желтой Луны и не поговоришь ли за меня согласно обычаю? Не скажешь ли ты, что я хочу взять в жены его сестру?