Вероника Батхен - Неужели я умру?

Мой тон наполнился едва сдерживаемой злостью. Отец наращивал громкость в голосе:

— Когда у тебя появятся дети, ты почувствуешь эту внутреннюю чесотку — предчувствие опасности для близких…

— Возможно, эта чесотка и порождает те самые опасности!

Наш разговор прервала открывшаяся дверь, за которой оказался Лимерций. Он был чем-то озабочен, его глаза требовали безотлагательного разговора:

— Шаду, есть новости! — спешно произнес Лимерций. Затем посмотрел на Эстиго и добавил. — Поговорим с глазу на глаз.

Мы спустились на улицу, оставив позади недоверчивый взгляд папы. Мой друг, ощущая надуманную слежку, начал торопливым шепотом:

— Шаду, друг мой! Все прошло успешно. В наших руках с тобой сейчас миллион, — в его глазах я приметил неподвижную одержимость. — На первый взгляд это может показаться идиотизмом, но ты сразу не горячись, ладно?

— Ты можешь говорить связно и поспокойнее?

— Мистер Руст готов выделить огромные деньги на это дело, хоть завтра. План следующий. Представь себе: школа искусств месье Деданжа! Звучит? Возрожденная эпоха, реинкарнация былых кварталов искусств, картины, возвратившие радость былых лет!

Меня завораживали могучие слова Лимерция. Он усиливал натиск:

— Выставки, аукционы, повсеместная слава и признание. Сначала Хегри, а затем, быть может, весь мир! Главное, это правильно продать, а? Человек без рук создает шедевры! Надежда безгранична! Или ограниченность не безнадежна. Щепотку рекламной компании, вызывающей жалость, и люди, умываясь собственными слезами сострадания, понесут деньги в наши карманы. А после того как твой уважаемый месье мазнет ногой пару картин в присутствии людей, мы просто будем собирать нескончаемые плоды богатства…

Я прервал этот алчный бред ударом в морду, которая опорожнялась бесстыдными предложениями. Фигура Лимерция рухнула навзничь, и на его лице отразился злобный оскал. Не скрывая гнева, окутавшего меня, я произнес:

— Если бы у месье Деданжа была хотя бы одна рука, она непременно отправилась бы прямиком в твою расчетливую рожу, идиот!

— Я же попросил, не горячись! — сплевывая алую кровь, ответил Лимерций. — Ну, подумаешь немного театра, все наше общество — сплошные лицемеры. Что плохого в том, что мы сыграем по их правилам?

— Это немыслимо… Я не верю, что это говоришь ты…

— Да успокойся же! Чего ты так привязался к этому калеке?

«Мистер Руст — дьявол-искуситель или я просто не знал своего друга? Вот теперь Ситуация открывает его истинное лицо», — я был безразличен к словам Лимерция, обдумывая это.

— Шаду! Тридцать процентов от прибыли наши с тобой! Это все отразится в контракте. И живи, как хочешь, воплощай деньги в мечту!

— Так вот цена нашей дружбы — «тридцать процентов»! «Предательство бывает разным», — говорил мне когда-то Бродо… — разочарованно произнес я.

Молча, игнорируя обезумевшие возгласы друга, я развернулся и медленно пошел обратно в дом.

Крики Лимерция гремели яростью на весь квартал, всполошив всех присутствующих в мастерской. Они торопливо выскочили наружу, чтобы засвидетельствовать происходящее.

— Он заберет все у вас! Несомненно, заберет! Ему это подвластно, подумай, пока не поздно! Слышишь меня?! Ты не думаешь о себе, подумай о других, чего ты их можешь лишить?

Я удалялся и лишь только наполнялся стыдом за колкие высказывания Лимерция перед лицом моих близких.

— Слышишь, Шаду! Заберет все картины! При желании даже сделает здесь бордель! Библиотека принадлежит городу, а значит, мистеру Русту! Ты кончишь свою жизнь нищим ничтожеством.

Я остановился, резко повернулся к нему, и чуть было не сказал все то, что о нем думал в том момент. Но затем, сдержав в себе неутолимый гнев, поднялся по лестнице в мастерскую, оставив моего друга наедине со своей ненавистью.

Когда принимаешь мысль о предательстве друга, то на мгновение часть твоей души тускнеет. Исполненный отчаянием, ты желаешь, чтобы жизнь преподала обидчику урок, принесла боль, испытав которую, он вспомнит и пожалеет о том дне, когда нанес удар тебе в спину. Измученный угрызениями совести, он пожалеет о случившемся. Ведь все, кто поступает плохо, заслуживают несчастной жизни. Я ловил себя на этой мысли, и мне становилось грустно. Зачем мне чужое испытание вины? Неужели, увидев это, я стану сильнее? Пожелав зла, я его сотворю, предам самого себя. Нет! Пусть все у него получится, пусть мораль его будет непоколебимой. Только прошу для него осознание ценностей — ведь я начинаю понимать, что имеет действительную цену за считанные минуты до смерти.

Вечер был испорчен нависшим смятением. Каждый присутствующий глубоко обдумывал произошедшее, до конца не веря в то, что человек, который так отчаянно тратил силы на благородные поиски Ромаля, теперь готов был с потрохами променять дружбу на «тридцать процентов». Я избегал взгляда папы, потому что в нем отражалось мое упрямство и гордыня, но в то же время не было ни малейшего осуждения и презрения. Скорее, я сам признавал свое нежелание прислушиваться к близким. Признавал свою покорность перед властью собственного эго — «я сам все знаю и умею». Месье Деданж сохранял уже привычное для меня безмятежное спокойствие, скрывающееся за беспечной улыбкой. Не в силах скрыть обжигающий лицо стыд, я обратился к маэстро:

— Месье Деданж, я так виноват перед Вами…

— Шаду, не продолжай. Случилось то, что должно было случиться. Именно так проверяется дружба. Я рад тому, что ты испытал предательство в самый неожиданный момент от самого неожиданного человека. Понимаю, что сейчас внутри все сжимается, но ты ведь наверняка в глубине души сомневался в нем? Задумывался хотя бы иногда, что ты значишь для него? Наверное, силой подавлял эти мысли?

— Да… Я думал, это все зависть, которая порождает сомнение… Признаюсь, что во многом хотел быть похожим на Лимерция.

— Нет, юноша, это не зависть. Настоящий друг никогда не покажет своего превосходства для утверждения своей важности. С ним ты всегда будешь самим собой, не стыдясь произносить глупости вслух, без упрямого выражения серьезности и страха быть навязчивым или занудным.

— Как с Вами сейчас, месье Деданж. Мне легко быть собой…

Эти слова были приятны маэстро и невольно отразились румянцем смущения на его бледных щеках. Он продолжил:

— А вот сомнение, это неспроста. Ты улавливал сигналы своего хранителя. Ты в силах превозмочь и это испытание. Перед моими глазами новый Шаду — гораздо сильнее, чем прежде, и ты еще на один шаг стал ближе к мудрости.

— Он угрожал. В гневе говорил, что мистер Руст заберет картины…

— И эти угрозы способны запугать лишь только того, кто боится потерять материальное. Лимерций угрожает в первую очередь себе самому. Бедный мальчик, мне искренне жаль его, ведь он рискует лишиться последних остатков своей духовности. Надеюсь, он опомнится, пока не поздно. Мы должны благодарить настоящее, даже если оно тяжелое, и с надеждой ждать завтра, невзирая на приключения, которые нас поджидают.