Редьярд Киплинг - Маугли

Маугли повернулся и пошёл прочь с Одиноким Волком. Взглянув на звёзды, он почувствовал себя счастливым.

— Мне не придётся больше спать в ловушках, Акела. Возьмём шкуру Шер Хана и уйдём. Нет, мы не причиним вреда деревне, потому что Мессуа была добра ко мне.

Поднялась луна, и долина стала молочно-белой; жители деревни с ужасом увидели, как Маугли, в сопровождении двух волков и с каким-то свёртком на голове, бежал спокойной волчьей рысью; бег этот своей быстротой напоминает движение огня, и позади бегущего таким шагом скоро остаётся одна миля за другой.

Они стали звонить в колокола храма и трубить в крупные раковины ещё громче обыкновенного; Мессуа плакала, а Бульдео всё украшал и украшал рассказ о своих приключениях в джунглях так, что, наконец, по его словам, Акела стоял перед ним на задних лапах и говорил с ним, как человек.

Луна заходила, когда Маугли и два волка пришли на холм Скалы Совета и остановились подле пещеры Матери Волчицы.

— Меня выгнали из людской стаи, мать, — крикнул Маугли, — но я пришёл со шкурой Шер Хана и сдержал данное слово!

Волчица Мать, взволнованная, вышла из пещеры, за ней появились её дети: при виде шкуры глаза Ракши загорелись.

— В тот день, когда он просунул свою голову и плечи в эту пещеру, охотясь за тобой, Лягушечка, я сказала ему, что охотник сделается дичью. Хорошо сделано!

— Хорошо сделано, Маленький Брат, — послышался глубокий голос в чаще. — Нам было скучно в джунглях без тебя, — и Багира подбежала и склонилась к босым ногам Маугли.

Они вместе поднялись на Скалу Совета, и Маугли разостлал тигровую шкуру на том плоском камне, где, бывало, сидел Акела, прикрепив её четырьмя заострёнными осколками бамбука. Тогда Акела лёг на шкуру с обычным старинным призывом к Совету: «Смотрите, смотрите, хорошенько, о волки!» Совершенно также взывал он, когда в это место впервые привели Маугли.

С тех самых пор, как был смещён Акела, стая оставалась без вожака, и волки охотились или дрались, когда им вздумается. Однако они по привычке пришли на призыв; некоторые из них хромали, ушибленные капканами, в которые они попадали; некоторые ковыляли, раненные пулями; некоторые исхудали от дурной пищи; многих совсем не было; тем не менее, уцелевшие собрались к Скале Совета, увидели полосатую шкуру Шер Хана на камне и его огромные когти на концах пустых лап. Вот тогда-то Маугли сочинил песню без рифм, песню, которая как-то сама собой подступила к его горлу. Он громко выкрикивал её, прыгая взад и вперёд по слегка стучавшей шкуре и отбивая ритм пятками; мальчик плясал, пока не задохнулся от усталости; между одной строфой и другой Серый Брат и Акела выли.

— Смотрите хорошенько, о волки! Сдержал ли я своё слово? — сказал Маугли, окончив песню; и волки пролаяли: «Да!» А один лохматый провыл:

— Будь нашим вожаком опять, о Акела! Будь нашим вожаком опять, о детёныш человека, потому что нам надоело беззаконие и мы хотели бы снова сделаться Свободным Народом.

— Нет, — промурлыкала Багира. — Этого не должно быть. Когда вы наедитесь, безумие снова может овладеть вами. Недаром зовут вас Свободным Народом! Вы боролись за свободу и достигли её. Питайтесь ею, о волки.

— Стая людей и волчья стая выгнали меня, — заметил Маугли. — Теперь я буду один охотиться в джунглях.

— И мы будем охотиться с тобой, — сказали четыре сына Матери Волчицы.

Итак, Маугли ушёл и с этого дня охотился с четырьмя детьми Матери Волчицы. Однако он не всегда был одинок, потому что через много лет сделался вполне взрослым человеком и женился.

Но это рассказ для взрослых людей.

Всё это случилось много лет тому назад на острове св. Павла, в месте, которое называется Северо-Восточный Мыс, далеко-далеко в Беринговом море. Зимний королёк Лиммершин рассказал мне эту историю, когда ветер прибил его к оснастке шедшего в Японию парохода, и я отнёс его в каюту, согрел и несколько дней кормил, так что наконец он мог опять улететь на остров св. Павла. Лиммершин — странная птичка, но он умеет говорить правду.

Северо-Восточный Мыс посещают исключительно по делам, а настоящее дело там бывает только у котиков, и в летние месяцы они сотнями и сотнями тысяч приплывают к его берегам из холодного северного моря. Для котиков нигде в море нет таких удобств, как у берегов Северо-Восточного Мыса.

Морской Ловец отлично знал это и с наступлением весны нёсся к берегам Северо-Восточного Мыса и целый месяц бился там со своими товарищами за хорошее место на берегу, поближе к морю. Ему уже минуло пятнадцать лет; это был крупный серый зверь с мехом, образовавшим почти гриву на его плечах, и с длинными злобными клыками. Поднимаясь на своих передних ластах, он возвышался больше чем на четыре фута над землёй, а если бы кто-нибудь решился его взвесить, он потянул бы почти семьсот фунтов. Всё тело этого котика покрывали шрамы, следы жестоких боёв, но он всегда бывал готов снова драться. Морской Ловец склонял голову набок, точно боясь взглянуть в глаза своему врагу, потом, как молния, кидался на него. Когда крупные зубы Морского Ловца впивались в шею его противника, тот, конечно, мог вырваться, если находил в себе на то силы, только Морской-то Ловец не помогал ему в этом отношении.

Зато Морской Ловец никогда не преследовал побеждённого: это было против правил Берега. Он только желал получить место подле моря для своей «детской». Однако, ввиду того что сорок или пятьдесят тысяч котиков каждую весну стремились к тому же, визг, плеск, рёв, вой и шум на берегу сливались во что-то страшное.

С небольшого холма, называемого Холмом Гутчинсона, вы могли бы видеть пространство в три с половиной мили, всё покрытое дерущимися; волны прибоя усеивали головы котиков, спешивших к земле тоже ради борьбы. Они дрались среди прибрежных камней; дрались на песке; дрались на истёртых гладких базальтовых камнях «детских», потому что были так же тупы и несговорчивы, как люди. Их жёны являлись только в последних числах мая или в начале июня; они не желали быть растерзаны. Молодые двух-, трёх — и четырёхлетние котики, которые ещё не обзавелись хозяйством, миновали ряды дерущихся, около полумили проходили в глубь острова и целыми легионами принимались играть на песчаных дюнах, уничтожая всё зелёное, что только вырастало из земли. Их называли холостяками, и, может быть, на одном Северо-Восточном Мысе собиралось около двухсот или трёхсот тысяч таких молодых котиков.

Однажды весной Морской Ловец только что закончил свой сорок пятый бой, когда Матка, его нежная жена с кроткими глазами, вышла из моря, а он схватил её за шиворот, опустил на свой участок и ворчливо сказал:

— Как всегда опоздала! Где ты была?