Виктория Варгина - Солнечная тропа

Большое облегчение принесло Егору это открытие, но и смущение немалое: а как же быть ему? Нужно ли его участие в этом общении двоих?

За подобными раздумьями Егора застала война, она же и помогла найти ответ. В жуткой круговерти страданий и смерти у Егора не осталось сомнений в том, надо ли ему помогать людям. Однако в помощи, понял он, нуждается прежде всего душа человека. Поначалу Егора даже удивляло, с какой готовностью открываются ему раненые бойцы, прошедшие такое ужасное чистилище. «На войне люди лишаются всего, к чему успели привязаться в жизни, — думал Егор. — Война разрушает их дома, семьи, уносит друзей, уносит иллюзии… Саму жизнь здесь можно потерять в любой момент. И вот когда у человека ничего, кажется, не остаётся, он обретает возможность увидеть Бога, которого больше ничто не заслоняет». Обращение к нему, постоянное устремление и любовь, считал Егор, способны исцелить любой недуг. Нужно помочь людям понять это. Так Егор Сеничев увидел путь, которым ему отныне предстояло идти. Целебные травы же оставались его верными помощниками.

— Ты, Егор Алексеич, травник или проповедник? — спрашивал Фёдор Кормишин. — Раньше ты вроде не так лечил.

— Да выходит, что сперва проповедник, — немного смущаясь, отвечал Егор. — Душу ведь травами не вылечишь, а вот телу помочь можно.

— А почему у твоих снадобий всегда горький вкус такой? — допытывался Фёдор.

— А тебе бы исцелиться и горечи не напиться? — в свой черёд спрашивал Егор. И, видя, что Кормишин не понимает его, говорил иначе:

— Считай, Федя, что в этой горечи вся сила травы и заключена.

— А ты вот что скажи, — не отставал Кормишин, — ты, когда за травами идёшь, иной раз полную корзинку приносишь, а иной раз всего ничего. Это почему?

— Это потому, что земля сама знает, сколько ей своих даров отдать. А человек должен это чувствовать, и жадничать тут нельзя.

— Ну а ежели он пожадничает?

— Понимаешь, Федя, когда земля сама тебе травы отдаёт, они светятся. Тихое такое свечение, я его хорошо вижу…

— Отчего же они светятся, Егор?!

— Да оттого, что в них много силы, в них — дух матушки земли. А вот если человек вовремя не остановится и лишнее сорвёт, корзинка тут же и померкнет. И никакой пользы от такой травы уже не будет. Со мной это случалось поначалу…

— Ну и ну! Если бы мне кто другой про это рассказал, не поверил бы! Может, и снадобья твои светятся, а, Егор?

— Светятся, если приготовлены правильно.

— А как это — правильно?

— Для каждого случая по-своему. На каждую болезнь, видишь ли, сотни рецептов имеются, а конкретному человеку подойдёт только один.

— Егор! Ну откудова же ты знаешь, что тебе каждый раз делать? Как до этого вообще додуматься можно?

— Да я иной раз и не думаю, Федя. А если хоть на минуту задумаюсь, уже ничего сделать не смогу.

— Егорка! — чуть не плача говорил Кормишин. — Не морочь ты мне голову! Как же ты, не думая, своё лекарство готовишь?

— Да я, Федя, чувствую, как нужно. Как будто всякий раз готовый ответ ко мне приходит, но не в голову, а куда-то в сердце… Я, бывает, после сам диву даюсь: никогда ведь прежде такого рецепта не знал… Случается, что и сама трава что-то подскажет.

— Как подскажет? — спрашивал Кормишин, у которого голова шла кругом от всего услышанного.

— Об этом я ещё от матери узнал, — отвечал Егор, — и тоже не мог понять, как такое возможно. А матушка меня наставляла: с травкой нужно дружить, любить её и разговаривать. Она тебе подскажет, как ею лучше пользоваться… И вот, Федя, находил я нужную траву, садился перед нею и сидел: смотрел, какая она красивая, как мудро её Господь создал, наблюдал, как над ней бабочки, пчёлы вьются, как она от ветра колышется, и всё пытался понять: что она чувствует, о чём думает? Иногда до того досиживался, что в самом деле забывал, кто я такой.

И начал я, Федя, что-то улавливать. Было это как настроение… Или как мелодия, которая где-то внутри у тебя звучит… Я понял, что это идёт от травы. И начал с ней говорить. Спрашивал, как мне лечить больного, когда лучше траву сорвать и как приготовить… И она стала по-своему мне отвечать, Федя. Вообрази, что говорят на чужом языке, а ты ни единого слова не знаешь. Но слушаешь, слушаешь — и начинаешь догадываться, о чём идёт речь. А после всё яснее значенье слов, и наконец приходит понимание.

Помнишь, приезжала ко мне в прошлом году Надя Каротина? У неё тогда почки отказывали, и был я в затруднении. Есть у нас плющик такой, цветёт в мае-июне, в это время у него очень сильный сок. А потом уходит его сила. Ну а Надя приехала, когда уже отцвёл плющик.

Нашёл я его и говорю: что же нам с тобой делать теперь? Надо девушке помочь. Он и ответил: добавь ко мне цвет бузины и отваривай.

А однажды, Федя, пришёл я на луг и слышу: нельзя сегодня собирать, всё отравлено. Оказывается, накануне самолёт поля опылял и травам на лугу досталось.

— Да, Егор, — выслушав его, сказал Кормишин, — хорошо, пожалуй, что ты никому кроме меня про это не рассказываешь. Иначе ведь порешат, что ты того… сам болен. И после хлопот не оберёшься.

— Не в этом дело, Федя. Многим просто рано знать об этом. Со временем люди перестанут удивляться таким вещам. Они узнают и про это, и про многое другое.

— Ну и когда это будет, Егор? И кто им всё это откроет?

— Тот, кто и мне открыл, Федя. Другого Учителя у нас нету. А когда это случится — тоже одному ему известно. Я думаю, это будут уже совсем другие люди… И жизнь у них будет другая.

— Чем другие, Егор?

— Свободные.

— От чего свободные-то? Мы вроде тоже не невольники. Такую войну пережили — словно на свет заново народились. Какой нам ещё свободы нужно?

— Да я, Федя, про другое говорю. Эти люди будут сами выбирать свою судьбу…

— Стой! Это значит, мы с тобой себе судьбу не выбираем?

— А разве ты, Федя, выбирал для себя войну?

— Скажешь тоже! Кто нас спрашивал!..

— Ну, вот ты и ответил.

Кормишин открыл было рот возразить, да отчего-то передумал. Потом почесал бороду. Несколько раз собирался он что-то сказать, но, поглядев на Егора, опускал голову.

— Трудно мне это понять, Егорка, — наконец признался он. — Чувствую, что есть правда в твоих словах, но в одночасье всего не поймёшь. Во мне и так после разговоров с тобою всё вверх дном переворачивается…

И несмотря на это, чуть ли не каждый день наведывался Фёдор к Егору. Особенно зимними вечерами любил он сидеть у этой печурки и разговаривать с другом.

— Вот, Егор Алексеич, опять я к тебе. Ежели не надоел ещё, посижу чуток. Хочется потолковать мне с тобой про житьё-бытьё, — начинал он почти так же, как когда-то военврач Сергей Петрович.

Да, Лёня, а с этим врачом довелось Егору ещё раз повстречаться. За три года до смерти Сеничева приехал на машине в Пески щупленький и белый как лунь старичок с живыми глазами.