Хатка Бобра - Как Веприк, сын Тетери, маманю спасал

Грек нашелся неподалеку — безмолвно вытянувшийся на трухлявом березовом пеньке. Влезть на дерево у него, похоже, не получилось, поэтому он встал на пенек, хотя и трудно было придумать, от какого зверя он на нем мог спастись. Разве только от утки.

На крики Фукидид решительно не отзывался, Веприку пришлось поискать его. Для начала Фукидид решил, что к нему пришло привидение. Он соскочил на землю и хотел убежать. Потом он подумал, что на пеньке все-таки будет надежнее и влез обратно. Зато когда выяснилось, что его юный приятель жив, радости грека не было границ. Он обнимал мальчика с таким жаром, что нанес ему едва ли не больше повреждений, чем волк.

— Это был медведь? — деловито осведомился Фукидид наконец.

— Что ты, дядя Фукидид! Что ж ты волка от медведя не отличаешь?

— В виде шкур отличу, а живого мне, образованному греку, видеть и не обязательно… А кстати, где его шкура?

Кое-как завязали раны Веприка тряпочкой, оторвали левый рукав у его полотняной рубашки и натянули на правую, израненную руку. Сверху Веприк надел остатки свеновой рубахи, добрым словом помянув киевского воина. Фукидид предлагал отдохнуть, но Веприк боялся, как бы волк не вернулся и уговорил грека пойти дальше. Он все надеялся, что река вот-вот появится перед ними, что почувствуют они ее влажное дыхание, но лес становился все гуще.

На ночь путешественники забрались на дерево и, как смогли, привязали себя к ветвям полосками коры. От их беспечности не осталось и следа. Веприк всю ночь не спал: боялся свалиться, мучался от боли в раненной руке и все гадал, выберутся ли они когда-нибудь из леса.

Утро тоже никакой радости не принесло. Рука болела еще сильнее. Фукидид догадался, что они заблудились. Трава и деревья были покрыты толстым мохнатым инеем. Грек простудился и все время чихал. С деревьев за одну ночь облетел весь их пестрый наряд и они остались черные, голые и страшные. Веприк с трудом шел вперед, еле сдерживая слезы. (В те древние времена хорошие, смелые мальчики плакали еще меньше, чем сейчас. А плохие мальчишки — те и тогда ныли очень много… И так же противно.)

Грек уселся прямо на мерзлую землю и больше вставать не хотел.

— Зачем мы все время куда-то идем, если все равно не знаем куда? — задумчиво проговорил он. — Это совершенно бесполезно… Я погибну от голода в ужасной Руси и дикие белки обглодают мой скелет! И правильно сделают. Не надо было сюда ехать…

— Постой, дядя Фукидид. Что это?

Между деревьями тихо шевелилось что-то светлое, которое, приблизившись, превратилось в красивого старца с белой бородой и совсем босого.

— Ого! — сказал старец, подходя ближе. — Ущипните меня, чтобы проснуться!

— Уйди, дедушка, — забормотал Веприк, пятясь от лесного человека подальше. — Ни щипать, ни бить я тебя не буду. Не надо мне твоего клада. Оставь ты нас в покое.

Оглядев две оборванные, красноносые фигуры, дед весело сказал:

— Похоже, вы давно по лесу ходите. Вы откуда такие неприветливые?

— Я из Березовки, — ответил мальчик. — А ты что, можешь дорогу показать?

— А я из Рябиновки, — сказал дед. — Да вон она виднеется.

Теперь понятно было, что за деревьями темнели стены избушек и забор вокруг деревни и что находятся путники не в чаще, а почти на самой опушке.

— Дедушка! — со слезами закричал Веприк. — Я ж тебя за привидение принял!

— А я вас за полоумных принял, — с удовольствием сообщил дед. — Ты чей будешь?

— Тетерин сын, охотников.

— Да ну?! Лешачонок? Знаю твоего батьку… И про маманюшку твою слышали, как ее змей унес. Ох, беда…

За деревьями булькала и стучалась о камни речка. Оказалось, Веприк с Фукидидом на своем пути немного повернули вправо и вышли прямиком к броду.

В теплой избе толстая добрая тетка отмочила раны Веприка в травяном настое, отважных путешественников накормили, помыли в бане, положили спать, а утром пожелали им доброго пути. К вечеру они уже подходили к родной Березовке.

Едва поцеловав бабушку и сдав ей Фукидида на попечение, Веприк побежал за Дунькой. Он увидел ее издали: девочка, в теплой рубашечке и теткином шерстяном платке, сидела на корточках возле деревянного столба, куда чернавин муж вешал рыболовную сеть. При виде брата она сразу вскочила на ноги. Он думал, она побежит ему навстречу, но Дунька стояла на месте и хлопала глазами. Веприк ухватил ее, толстушку, на руки и только тут обнаружил, что от сестренкиной ноги тянется через двор веревочка.

Тут и Чернава вышла на шум.

— Вепрюшка! — закричала она, всплескивая руками. — Живой!

— Тетя Чернава, что ж ты Дуняшку, как собачку, привязала? — сказал Веприк и заплакал.

В Киеве, когда батю в подвал посадили — и то не ревел. Не плакал, пока шли по холоду вдвоем с Фукидидом. Руку волк разодрал — даже это вытерпел. А увидел Дуняшку на веревочке — и все непролитые слезы разом хлынули из глаз.

— Ну что ты, Вепрюшка, — твердила растерянная тетка, обнимая его. — Я ж как лучше хотела. Посмотри: девчонка теплая, накормленная, не могу ж я все бросить и за ней смотреть…

Дунька прижималась к брату и тоже ревела — жалела Веприка.

В лешаковском дворе собралось уже полдеревни: знакомились с чужеземным гостем. Веприк издали услышал как бортник Добрило, показывая по очереди пальцем, называет свою семью:

— Это сын мой старший, Бобр. Понимаешь?

— Понимаю, — отвечал Фукидид, шмыгая носом. — Шубы еще бобровые бывают.

— Это мой младший сын — Бобрец. А это я — Добрило.

— Я очень рад нашему знакомству, уважаемый Бобрило, — ответил грек, у которого от насморка, наверно, заложило уши. — А почему у вас имена такие одинаковые?

— А у нас такой русский обычай: одно имя на всю семью, — радостно принялся врать Бобр.

— На всю деревню! — подсказал Бобрец.

— Старший мужчина кончается на «о». Вот помрет батя — буду я Бобрило, — сообщил Бобр.

— А я еще маленький, Бобрец пока что, — стараясь оставаться серьезным, сказал Бобрец, который был на голову выше своего здоровенного отца.

Грек не знал, верить ему или нет.

— А детей у вас как зовут?

— Бобрики и Бобрятки. А жены — Бобрихи.

— Тетеря, хозяин здешний. Вот он из другой деревни, у них там все Тетери. Его по-настоящему Тетерило зовут.

— А меня Чудило, — крикнул Чудород.

Слушатели уже не могли сдерживать хохота, но тут пришла жена Бобра Груша и помешала веселью.

— И не стыдно вам? — сказала она. — Человек из таких далеких краев приехал, чтоб на вас, озорников, любоваться…

— Не беспокойтесь, госпожа Бобриха, — вежливо ответил грек. — Я слушаю ваших родственников с большим интересом.

— Хороший ты человек, Фудя, ласковый, простодушный, — сказал, утирая слезы после хохота, Добрило, пошарил за пазухой и выдал гостю кусочек сот в утешение. — Я таких люблю. Весело тебе жить у нас в деревне будет.