Ганс Андерсен - Дикие лебеди и другие сказки

Но вот, наконец, яичные скорлупки треснули. «Пи-и! Пи-и!» — послышалось из них. Это зародыши стали утятами и высунули головки из скорлупок.

— Скорей! Скорей! — закрякала утка.

И утята заторопились, кое-как выкарабкались на волю и стали осматриваться и разглядывать зеленые листья лопуха. Мать не мешала: зеленый свет полезен для глаз.

— Как велик мир! — закрякали утята.

Еще бы! Теперь им было куда просторнее, чем в скорлупе.

— Уж не думаете ли вы, что мир весь тут? — сказала мать. — Нет! Он тянется далеко-далеко, туда, за сад, к пасторскому полю, но там я никогда в жизни не бывала… Ну, вы все здесь? — И она встала. — Ах, нет, не все! Самое большое яйцо целехонько! Да когда же это кончится? Вот незадача! До чего мне это надоело!

И она опять уселась.

— Ну, как дела? — спросила, заглянув к ней, одна старая утка.

— Да вот еще яйцо осталось, — ответила молодая утка. — Сижу, сижу, а оно все не лопается! Но ты посмотри на деток — до чего хороши! Ужасно похожи на отца! А он, беспутный, и не навестил меня ни разу!

— Дай, я осмотрю яйцо, которое еще не треснуло, — сказала старая утка. — Наверное, индюшечье! Меня тоже надули раз. Ну и маялась же я, когда вывела индюшат! Они ведь страсть как боятся воды, уж я и крякала, и звала, и толкала их в воду— не идут, да и только! Дай же мне взглянуть на яйцо. Ну, так и есть! Индюшечье! Брось его; лучше учи своих утят плавать.

— Нет, пожалуй, все-таки посижу, — отозвалась молодая утка. — Столько просидела, что потерплю еще немножко.

— Ну, как знаешь, — сказала старая утка и ушла.

Наконец, треснула скорлупа самого большого яйца. «Пи-и! Пи-и!» — и вывалился огромный безобразный птенец.

Утка оглядела его.

— Вот так верзила! — крякнула она. — И ничуть не похож на остальных. Неужели это индюшонок? Ну, плавать он у меня все равно будет: заупрямится — столкну в воду.

На другой день погода выдалась чудесная, зеленый лопух был весь залит солнцем. Утка забрала всю свою семью и заковыляла к канаве. Бултых! — Утка шлепнулась в воду.

— За мной! Скорей! — крикнула она утятам, и те один за другим посыпались в воду.

Сначала они скрылись под водой, но тотчас вынырнули и весело поплыли, лапки у них усердно работали; и безобразный серый утенок не отставал от других.

— Какой же это индюшонок? — сказала утка. — Ишь как славно гребет лапками, как прямо держится! Нет, это мой родной сын!

И, право же, недурен собой, надо только присмотреться к нему. Ну, скорей, скорей за мной! Сейчас отправимся на птичий двор, я буду вводить вас в общество. Только держитесь ко мне поближе, чтобы кто-нибудь на вас не наступил, да остерегайтесь кошки.

Вскоре утка с утятами добралась до птичьего двора. Ну и шум тут стоял, ну и гам! Две семьи дрались из-за головки угря, но она в конце концов досталась кошке.

— Вот как бывает в жизни! — сказала утка и облизнула язычком клюв: ей тоже хотелось отведать рыбьей головки, — Ну ну, шевелите лапками! — приказала она утятам. Крякните и поклонитесь вон той старой утке. Она здесь самая знатная. Испанской породы, потому такая жирная. Видите, у нее на лапке красный лоскуток? До чего красив? Это знак высшего отличия, какого только может удостоиться утка. Он означает, что хозяева не хотят с ней расставаться, по этому лоскутку ее узнают и люди, и животные. Ну, скорей! Да не держите лапки рядышком. Благовоспитанный утенок должен держать лапки врозь и вкось, как их держат ваши родители. Вот так! Кланяйтесь теперь и крякайте!

Утята поклонились и крякнули, но другие утки только оглядывали их и говорили громко:

— Ну вот, еще целая орава! Будто нас мало было! А один-то какой безобразный! Нет, этого мы не примем!

И одна утка мгновенно подскочила и клюнула утенка в затылок.

— Не трогайте его! — сказала утка-мать. — Что он вам сделал? Ведь он никому не мешает.

— Так-то так, но очень уж он велик, да и чудной какой-то! — заметила утка-забияка. — Надо ему задать хорошую трепку!

— Славные у тебя детки! — проговорила старая утка с красным лоскутком на лапке. — Все очень милы, кроме одного… Этот не удался! Хорошо бы его переделать.

— Никак нельзя, ваша милость! — возразила утка-мать — Правда, он некрасив, но сердце у него доброе, да и плавает он не хуже, пожалуй, даже лучше других. Может, он со временем похорошеет или хоть ростом поменьше станет. Залежался в скорлупе, оттого и не совсем удался. — И она провела носиком по перышкам большого утенка. — К тому же он селезень, а селезню красота не так уж нужна. Вырастет — пробьет себе дорогу!

— Остальные утята очень, очень милы! — сказала старая утка. — Ну, будьте как дома, а если найдете угриную головку, можете принести ее мне.

Вот они и стали вести себя как дома. Только бедного безобразного утенка — того, что вылупился позже других, — обитатели птичьего двора клевали, толкали и осыпали насмешками решительно все — и утки и куры.

— Больно уж он велик! — говорили они.

А индюк, который родился со шпорами на ногах и потому воображал себя императором, надулся и, словно корабль на всех парусах, налетел на утенка и залопотал так сердито, что гребешок у него налился кровью. Бедный утенок просто не знал, что ему делать, как быть. Надо же ему было родиться таким безобразным, что весь птичий двор его на смех поднимает!

Так прошел первый день; потом стало еще хуже. Все гнали беднягу, даже братья и сестры сердито кричали на него:

— Хоть бы тебя утащила кошка, урод несчастный!

А мать добавляла:

— Глаза бы мои на тебя не глядели!

Утки клевали его, куры щипали, а девушка, что кормила домашнюю птицу толкала утенка ногой.

Но вот утенок вдруг перебежал двор и перелетел через изгородь! Маленькие птички испуганно выпорхнули из кустов.

«Меня испугались, — вот какой я безобразный!» — подумал утенок и пустился наутек, сам не зная куда. Бежал-бежал, пока не попал на большое болото, где жили дикие утки. Усталый и печальный, он просидел там всю ночь.

Утром дикие утки вылетели из гнезд и увидели новичка.

— Ты кто такой? — спросили они; но утенок только вертелся да раскланивался, как умел.

— Вот безобразный! — сказали дикие утки. — Впрочем, это не наше дело. Только смотри не вздумай с нами породниться!

Бедняжка! Где же ему было думать о женитьбе! Лишь бы позволили ему просидеть тут в камышах да попить болотной водицы — вот и все, о чем он мечтал.

Два дня провел он на болоте, на третий явились два диких гусака. Они недавно вылупились из яиц и потому выступали очень гордо.

— Слушай, дружище! — сказали они. — Ты такой безобразный, что, право, даже нравишься нам. Хочешь летать с нами? Будешь вольной птицей. Недалеко отсюда, на другом болоте, живут премиленькие дикие гусыни. Они умеют говорить: «Рап, рап!» Хоть ты и урод, но — кто знает? — может, и найдешь свое счастье.