Эрвин Лазар - О квадратно-круглом лесе, Микке-мяу и других

— Они поблагодарили Семиглавую Фею за помощь?

— Конечно.

— А сейчас они спешат домой, к королю Эштёру, чтобы он тоже стал счастлив, да?

Джонни-бедняк и Арника очень торопились домой. И все при виде их счастливых, радостных лиц становились мягче и добрее, уж очень хороши и милы были эти молодые люди.

Один из вечеров они провели у двенадцати братьев Чересчур, другой — у ставшего весельчаком Дезё Медношахта, третий у знаменитого центрфорварда Ктоне Спрятался. Его команда именно в тот вечер в тяжелейшем матче выиграла Кубок Моря-Окияна. А еще через несколько дней Джонни и Арника увидели вдали тридцать шесть башен родного замка на берегу Круглого озера.

— А со Столикой Ведьмой что стало?

— А по-твоему, что с ней должно случиться?

— Не знаю. А на самом деле ведьмы есть?

— Нет, конечно.

— Но в этой сказке есть Ведьма.

— Ты же сама просила, чтобы она была в сказке.

— А теперь я не хочу, чтобы в сказке была Ведьма.

— Но ведь как раз сегодня, в двенадцать часов по сказочному времени, Столикая Ведьма потеряет свою колдовскую силу. Именно сегодня истекают семь лет ее колдовской силы, а в сети к ней так никто и не попался.

— Выходит, ей так никого и не удалось заманить к себе на службу?

— Не удалось.

— И что же она сейчас делает?

Столикая Ведьма в это время причитала и охала:

— Ох-ох, и часа не пройдет, как я потеряю свою бесовскую силу! О покровительница чертей и ведьм, помоги мне! Помоги еще раз! Пошли же сюда кого-нибудь!

Но тс-с! Что это? Шаги! Кто-то идет!

— О, покровительница чертей и ведьм, спасибо тебе, услышала ты мои молитвы! — возликовала Столикая Ведьма.

Но радовалась она преждевременно. Потому что к ее домику приближались Джонни-бедняк и Арника. А от них исходили волшебные чары добра, которыми одарила их Семиглавая Фея. Столикая тут же поняла: над этими людьми у нее нет и никогда не будет никакой власти.

— Ах, это ты, Джонни-бедняк, — зло выпалила она. — Ты погубил меня! Пропади пропадом вся твоя свобода! Провались она в тартарары! Ух! До чего ж я тебя ненавижу, самый свободный человек на свете!

— Что это вы, бабушка, так ненавистью исходите? — сказал Джонни-бедняк. — И не надоело вам все время стращать людей, строить козни да злиться! Не надоело вам свистеть, кричать, улюлюкать? Неужели никогда не хотелось вам полюбить кого-нибудь? Сделать доброе дело? Помочь кому-нибудь?

— Ах ты глупый добряк! Слюнтяй противный! Да что ты понимаешь?! Знаешь ли ты, как приятно заглядывать в расширившиеся от ужаса глаза людей?! Как здорово промчаться ветром над лесом, так и выкорчевывая деревья?! А как приятно выть по-волчьи! Что ты понимаешь?!

— Чепуха все это! — решительно отрезал Джонни. — А вы знаете, что такое любить кого-нибудь?

— Нет… — ответила Столикая.

— А вас кто-нибудь любил?

— Нет… — повторила Ведьма.

— Видите! Тогда вы даже представить себе не можете, насколько это приятнее, чем летать над лесом на помеле.

— Ты это серьезно?

— Еще как серьезно! И думаю, что сейчас вам представляется последняя возможность стать добрым существом. Ведь через пять минут у вас пропадет ваша злая колдовская сила! Верните же свободу людям, которых вы коварно заманили в ловушку и сделали своими рабами. Может, тогда из вас еще получится нормальный человек.

— Хорошо, хорошо, я готова попробовать, — испуганно проговорила Столикая Ведьма. — Кошачий хвост вам в глотку! Ладно! Возвращу им свободу!

Хлоп! Отворились дверцы темницы, и оттуда один за другим стали выходить пленники Ведьмы. Они жмурились на ярком, солнечном свете, с радостью подставляли бледные лица под лучи ласкового летнего солнышка.

— Спасибо тебе, Джонни-бедняк! — наперебой благодарили они своего освободителя. — А тебе мы сейчас покажем! — стали подступать бывшие пленники к Столикой.

— Джонни! — взмолилась та. — Не давай меня в обиду!

— Хорошо, я помогу тебе, прячься за мою спину, — сказал Джонни-бедняк, а сам стал убеждать бывших пленников Столикой не трогать старуху. — Она теперь никому не причинит зла! Кончились ее колдовские чары!

И действительно, не успел он проговорить это, как Столикая Ведьма почувствовала: какой-то обруч, жестко стягивающий ее сердце, лопнул. И ей стало приятно и легко на душе. Она почувствовала нечто необыкновенное, нечто замечательное и, не в силах побороть себя, вдруг стала ласково поглаживать Джонни-бедняка по плечу. Злая колдовская сила ее пропала. Столикая превратилась в обыкновенную старушку с черным платком на голове.

— Уж не гоните меня, старую, — взмолилась она, — позвольте у вас остаться.

— Конечно, матушка! — сказала ей Арника. — Оставайтесь жить у нас.

— Скажи, если бы у Столикой Ведьмы не пропала колдовская сила, стала бы она тогда доброй старушкой?

— Каверзный вопрос. Может, да, а может, и нет.

— Значит, она просто вынуждена была стать доброй?

— Трудно сказать. Правда, однажды, когда она баюкала маленького Джонни…

— У Арники и Джонни-бедняка родился сын?

— Да. Так вот, однажды, баюкая маленького Джонни, она задумчиво проговорила: «Знаешь, маленький Джонни, здорово было носиться по воздуху на помеле или обернуться летучей мышью. Страшенным вихрем корчевать вековые деревья тоже неплохо. Но твою добрую и доверчивую улыбку я не променяю ни за что на свете!»

— Это она сказала от чистого сердца?

— Мне кажется, да.

— Значит, теперь сказке пришел конец?

— Конечно!

— И конец счастливый?

— Счастливый, а разве это плохо?

— Нет, это как раз хорошо… А в жизни ведь не всегда все хорошо кончается?

— В жизни? Нет, к сожалению.

— Значит, эта сказка — неправда?

— Нет, почему же. Просто это значит, что мы оба очень-очень хотим, чтобы и в жизни все кончалось благополучно.

— Я очень-очень этого хочу. Ты ведь сказал, что нужно очень-очень хотеть. Даже если неизвестно, получится у тебя или нет.

— Конечно!

«Помолчали бы они хоть десять минут, как было бы хорошо», — подумал Микка-Мяу и закрыл глаза. Кот с удовольствием закрыл бы и уши, но, как известно, сами по себе уши ни у кого не закрываются, у Микки-Мяу тоже. Можно было, правда, закрыть их лапами, но только зачем? Густое облако гвалта и крика двигалось прямо на него. Кричали и галдели кошка Ватикоти, заяц Аромо и лев Зигфрид Брукнер. Уловить, что к чему, было совершенно невозможно. Ясно было одно: все чем-то страшно возмущены.