Мари-Катрин д’Онуа - Кабинет фей

Ален, самый безобидный человек на свете, был поражен, услышав предложение столь жестокое и безрассудное. Он немного помедлил в поисках отговорки для своего господина, а затем сказал:

— У меня должно быть ваше лицо, телосложение и рост, но я на вас не похож: вряд ли мне удастся его обмануть.

— Обещаешь ли ты драться, если я устраню это препятствие?

— Да, господин, — ответил Ален, убежденный, что такое невозможно.

— Что же мне с тобой делать, если проиграешь?

— Все, что вам заблагорассудится, — молвил добродушный Ален.

— Что ж, еще немного — и мы узнаем, так ли ты храбр и честен, — заключил Ла Дандинардьер.

От этих слов Алена затрясло так, что он еле устоял на ногах, сразу испугавшись, что злой дух, явившийся хозяину на берегу моря, обучил того какому-то заклятью.

— Выслушайте меня, господин, — запричитал он, — молю вас, только без всяких там темных сил! Не хочу, чтобы меня прокляли, ненавижу чародеев со всеми их фокусами. Я беру слово назад — теперь не стану драться даже за сто золотых.

Ла Дандинардьер, разозлившись на такую трусость, взял палку и со всего размаху огрел ею Алена.

— Пока не начнешь меня слушаться, — процедил он, — буду обращаться с тобой так, а не иначе.

Ален поспешил скрыться, полный досады и решимости уйти со службы.

Ла Дандинардьер между тем не находил себе места. Времени до дуэли оставалось все меньше, а он еще не сделал ничего, чтобы ее предотвратить. Наш мещанин приобрел у старьевщика пару кирас и два шлема, латные рукавицы и все остальное, что приличествовало рыцарю. В эти доспехи он собирался облачить Алена и искренне надеялся, что Вильвиль не раскроет обмана, если забрало у шлема будет опущено. Ла Дандинардьер отправился на поиски слуги и нашел его уединившимся в темном погребе, где тот с унылым видом облегчал страдания подле бочки вина, содержимое которой было, вероятно, лучшим средством от побоев.

— Поди сюда, презренный, — крикнул Ла Дандинардьер еще с лестницы, — поди и проверь, колдун ли я или ты — глупец.

Ален поспешил опорожнить содержимое бочки и, ведомый радостью, почерпнутой под сим подземным сводом, поднялся к своему господину в куда более приподнятом настроении. Он последовал за ним в его покои и весьма испугался при виде железных доспехов. Ла Дандинардьер приказал ему надеть их.

— Как же я это надену, господин? Я в этом понимаю не больше, чем в законе турецкого султана.

— Да помогу я тебе, грубиян несносный, — проворчал наш мещанин, — если я сейчас не выступлю в качестве твоего камердинера, тебе никогда духу не хватит в доспехи облачиться.

Кираса оказалась слишком тесной, и Алену пришлось расстаться с камзолом и рубашкой, но теперь доспех врезался ему в кожу.

— Вот, — приговаривал Ла Дандинардьер, — именно так выглядят величайшие короли, когда собираются на войну.

— У королей этих, — отвечал Ален, — вовсе нет ума, если они меняют бархат да атлас на такую мерзость. Я бы лучше натянул на себя пуховое одеяло.

— Ах, негодяй! — воскликнул Ла Дандинардьер. — Никогда ты ничего не добьешься в жизни. Предпочтения людей благородных отличаются от склонностей черни и в большом, и в малом. Вот хоть я — будучи человеком высокого происхождения, я бы предпочел пить, есть и спать, вовсе не снимая доспехов.

— Это, конечно, так, — согласился Ален, — только вот на поединок с де Вильвилем вы в них пойти не хотите, предоставляя эту возможность мне, а меня от такого избави бог.

Ла Дандинардьер рассердился и, ничего не ответив, нахлобучил на бедного Алена шлем, да с такой неуклюжей грубостью, что тот приготовился сразу отдать богу душу — ведь наш простак, будучи таким же несведущим, как и его слуга, надел шлем задом наперед. Напрасно Ален кричал и вопил — Ла Дандинардьер не сомневался, что это он со злости или с непривычки, и только посмеивался. В конце концов он все же заметил свою оплошность и поскорее повернул шлем. К этому времени Ален почти задохнулся и, обрадовавшись глотку воздуха, принялся болтать без умолку.

Закончив со слугой, хозяин сам облачился в доспехи и, подтащив Алена к зеркалу, спросил:

— Кто ты, по-твоему?

— Хе, господин! Я Ален.

— Тупица этакая, — взвился его хозяин, — неужели не видишь, что ты господин де Ла Дандинардьер? Когда забрало опущено, нас не отличить. Я уверен, что Вильвиль ни за что не догадается. Так наберись же немного храбрости, мой бедный мальчик, — продолжил он спокойнее, — и не подумай, что будешь драться даром. Я обещаю, что, живой или мертвый, ты получишь хорошее вознаграждение. Если будешь убит, я похороню тебя с почестями, как благородного господина, а останешься в живых — женю тебя на Ришарде [285], ведь ты к ней, по-моему, неравнодушен. Вот тебе для начала три монеты по пятнадцать су и еще мелочь. Ты же понимаешь, что о деньгах тебе тоже беспокоиться нечего.

Увидев, что господин подкрепляет обещания денежками, Ален, весьма захмелевший после изрядного количества вина, растаял и воскликнул геройски:

— Вперед! Сражаться! Я стану богатым, и тогда Ришарда меня полюбит!

Обрадованный Ла Дандинардьер продолжил увещевать его сладкими речами.

Между тем дома у барона де Сен-Тома в нетерпении дожидались его возвращения виконт и приор. Все вместе они немало повеселились над тем, как нелегко сейчас приходилось нашему мещанину, и договорились не оставлять его в покое. Он же облачился в доспехи, украсив шлем старым плюмажем, а чтобы сделать свой облик более устрашающим, обрезал у красавицы лошадки хвост и прикрепил его наподобие султана, ниспадающего до плеч; сбоку же привесил себе старинную шпагу. В таком снаряжении его можно было принять за младшего брата Дон-Кихота, хотя и столь же безумного, однако отнюдь не такого храброго. За ним следовал Ален, достойный подражатель Санчо Пансы.

В дороге Ла Дандинардьер боялся ненароком повстречать де Вильвиля. Он очень надеялся на опущенное забрало своего шлема, сквозь которое едва мог дышать.

— Враг ни за что не узнает меня, — говорил он Алену, — а если и нападет, я ему сразу скажу, что он ошибается, ибо я вовсе не Ла Дандинардьер. После такого заявления было бы весьма глупо продолжать нападение.

Слуга согласился с такой предусмотрительностью, и они продолжили разговор, как вдруг наш мещанин подумал, что Ален вполне может стать причиной его разоблачения, ведь он не вооружен, и не так давно ему досталось от Вильвиля. Он наверняка передумает и снова сбежит, а Ла Дандинардьер от этого уже порядком устал.

Он резко остановился и приказал Алену возвращаться домой, предупредив, что может не вернуться к вечеру и остаться ночевать у барона. Кроме того, он посоветовал слуге потренироваться во владении оружием, поскольку вскоре это может ему понадобиться. Ален, удивившись такому приказу, — он уже достаточно протрезвел, и часть его благостного настроения улетучилась вместе с винными парами, — поморщился и ответил, что потерял всякое желание драться и что он самый неподходящий человек для этого дела.