Array Народное творчество (Фольклор) - Азербайджанские тюркские сказки

С этими словами он убил первого дива. Третий пришел, увидел, один див убит, человека нет и вещей нет. Он спросил, где человек?

Див ответил:

– Почем я знаю!

Тогда тот сказал:

– Значит человека вы съели, а вещи спрятали. – И он убил второго дива.

Мамед остановился у ворот Сумана. Он вошел в дом и сказал:

– Я – божий гость!

Суман ответил:

– Буду жертвою бога и его гостя, входи!

Тот вошел, сели. Вечером Суман принес кушанье и поставил перед Мамедом. Мамед сказал:

– Не буду есть! Ты должен мне сказать, что ты сделал Гюли и что сделала тебе Гюль, потом я буду есть.

Суман сказал:

– Мамед, ужинай, а об этом не спрашивай!

Мамед:

– Нет, ты должен сказать!

У Сумана было сорок комнат и двери всех выходили в одну комнату, где он жил, а у этой комнаты была наружу одна дверь. В одной из этих комнат лежали сложенные один на другом сорок ковров, сила их была в руках у Сумана. Когда в дом приходили гости, Суман говорил:

– Сорок ковров ловите! – и они ловили.

– Сорок дверей ловите! – и они ловили.

Суман сказал:

– Мамед, встань, пойдем.

Он повел его в подземелье. Там было много человеческих скелетов. Он сказал:

– Мамед, смотри, если хочешь умереть, я отвечу тебе. Кому я отвечаю на этот вопрос, того я убиваю!

Мамед ответил:

– Ну что же, убей, но скажи. – Про себя же Мамед сказал: «Именем любви пророка Соломона пусть все двери откроются и останутся открытыми, сложенные ковры пусть раскроются!»

Суман сказал:

– Ну, Мамед, принимайся за еду, а я расскажу тебе сказку.

Мамед увидел охотничью собаку, о которой Суман очень заботился. Суман положил в тарелку еды и поставил перед собакой. Все кости он собрал, в углу был привязан мул, он высыпал кости перед ним; возвращаясь, он палкой ударил какой-то череп. Мул стал есть.

Суман сказал:

– Мамед, у меня есть два коня, которых я очень люблю. Я замечал, что мои кони с каждым днем все больше и больше худеют. Я спрашивал конюхов, куда девается мой корм, почему лошади так худеют. Они говорят: «не знаем». Каждую ночь, когда дочь дяди – Гюль ложилась в постель около меня, она бывала холодная, как лед. Я ее спрашиваю: «куда ты ходила, что такая холодная?», она отвечает: «никуда не ходила». Как-то раз конюх спросил меня: «Суман, кто из вас старше, ты или Гюль?» Я ответил: «Конечно я! Почему ты спрашиваешь?» Он ответил: «Каждую ночь Гюль приказывает седлать твоего коня, одевается в твой костюм, садится верхом и куда-то уезжает». Мамед, я в ту ночь разрезал палец, всыпал в ранку соли и не уснул. Поздно ночью она встала, оделась в мой костюм, со стены сняла мой меч, три раза замахнулась, опустила меч на меня, подняла, потом вышла; спросила конюха: «готова лошадь?» Тот ответил: «готова». Она села на лошадь и уехала. А я сел на другую лошадь и поехал следом за нею. Вдали под горою я увидел свет. Гюль ехала на этот свет. Когда подъехала ближе, я увидел на склоне горы дом. Она перед домом слезла, лошадь привязала во дворе, вошла в дом. Я тоже привязал лошадь, подошел к окну; увидел сорок разбойников сидят с Гюлью, беседуют. Главарь разбойников сказал Гюли: «Чепель, почему так поздно приехала?» Гюль ответила: «Он не спал; я ждала, пока он заснет». Харами-Баши сказал: «А почему ты его не убила?» Гюль сказала: «Сама не знаю, почему не убила».

Я увидел, что из конюшни есть проход в дом. Я вошел и увидел: там привязаны сорок хорошо выхоленных лошадей. С нескольких лошадей я снял уздечки, они стали брыкаться. Харами– Баши сказал товарищам: «пойдите кто-нибудь, узнайте, почему лошади беспокойны?» Один из них вошел в конюшню, я отрубил ему голову. Лошади продолжали брыкаться. Разбойники по одиночке приходили, и я их убивал. Наконец пришел тридцать девятый, я и тому отрубил голову. Затем я вошел в дом и схватился с Харами-Баши. Я заметил, что Гюль старается меня толкнуть под него. Собака тоже была со мною. Она схватила Харами-Баши и свалила его под меня. Я быстро зарезал Харами-Баши и голову его положил в мешок. Гюль сейчас же вышла, села на лошадь, поехала, я взял мешок, сел на лошадь и поехал за нею. Я очень любил дочь дяди, любовь моя к ней не остывала. Сколько я ни уговаривал ее, ни усовещивал, все было напрасно. Наступило утро, я встал, сказал: «встань, приготовь нам чай и завтрак!” Она прочла вирд, обратила меня в охотничью собаку и сказала: «иди, собачий сын!» Я стал собакой. Куда бы я ни пошел, везде меня грызли собаки; наконец, Мамед, я побежал и залез во двор одного мясника. Помощник мясника бросил мне кусок сырого мяса, я его понюхал, но не стал есть. Тот сказал: «Какая это хорошая собака. Я ее оставлю себе.» Он взял меня с собой, надел мне на шею ошейник и привязал меня в угол комнаты. Он знал, что я не ем сырого мяса. Вое, что он варил для себя, он и мне давал есть. Его помощник каждый день приносил по золотому и клал в сундук, лежащий над моей головой; я замечал, что он это прячет от хозяина. Сорок дней я пробыл там; каждый день я видел, как он приносил по золотому и клал в сундучок. Через сорок дней они поссорились. Поделили прибыль и самый капитал. Он подошел ко мне, развязал, хотел меня увести, я уперся ногой об пол и не пошел; он хотел меня побить, я прыгнул и опрокинул сундучок. Он понял, что я не хотел итти. Он собрал золотые деньги и сказал мяснику: «это я у тебя украл.» Он взял меня и золото, пошел домой. Он привязал меня в угол и постелил мне тюфячок. Матери он поручил хорошо смотреть за мной, так как я хорошая собака, вот сколько ему пользы принесла. Все, что они варили для себя, давали и мне. А я про себя думал: «Как бы мне сделать, чтобы они узнали о моей участи?» Оказывается, эта женщина была чародейкой. Ее дочь постоянно приносила мне мой обед. Как– то. раз она поставила обед передо мною и стала на меня внимательно смотреть. Она сказала: «Эй, мама, он похож на Сумана!» Смотря на меня, она спросила: «Ты – Суман?» Я заплакал, она сказала: «Эй, мать! Ей-богу, он – Суман. Я его спросила: ты – Суман? Он заплакал». Мать подошла, посмотрела, увидела, что я – Суман, и подумала: «А, это Гюль с ним так поступила!» Женщина сказала: «Хорошо, пусть придет сын». Сын пришел, мать сказала: «Сын мой, это – Суман! Гюль с ним так поступила!» Сын сказал: «Мать, если только можешь, приведи его в прежний вид, он нам много добра сделал!» Женщина тотчас прочла вирд. Я обратился в прежнего Сумана. Она меня научила пойти к Гюли, прочитать стих и сказать: «Обернись тем-то!» – и она тотчас же станет, чем я захочу.

Я пошел домой. Я ее так любил, что сердце не позволило прочитать стих и обратить ее во что-нибудь. Как только я вошел в комнату, Гюль сказала: «уходи, ворона собачьего сына!» Тотчас же я обратился в ворону. Все вороны прилетели, стали меня клевать, кое-как я добрался до той самой женщийы, она сказала: «Я тебя научила обратить ее во что-нибудь, а ты этого не сделал. И я тебя не оберну в прежний вид». Пятьдесят дней оставался я в таком виде. Наконец юноша сказал: «Эй, мама, ради бога, обрати его в прежний вид!» Женщина прочла вирд, и я превратился в прежнего человека. Она сказала: «Если на этот раз не сделаешь, как я тебя научила, я больше тебя не вылечу». Я пошел, вошел в дом, но опять околдовать Гюль сердце не позволило. Она же как увидела меня, тотчас сказала: «Иди, осел, сын собаки!» Я стал ослом. Она меня отдала вьючникам, они столько на мне возили тяжестей, что вся моя спина покрылась ранами. Я стал совсем негодным, вьючники бросили меня. Я пошел опять к той женщине. Там, около дома я Пасся, там я и спал. Сын и дочь разжалобили ее, уговорили обратить меня в Сумана, – и я стал Суманом. Некоторое время меня лечили, я поправился. Женщина сказала: «На этот раз – пойди, обязательно обрати ее во что-нибудь, иначе я больше тебя не вылечу!» Я пошел, прочел вирд, обратил ее в мула. Теперь смотри, вот она и есть – тот мул, поэтому я ей сыплю кости. А эта охотничья собака – та самая, которая помогла мне убить Харами-Баши. Видишь, эта собака предана и верна мне больше, чем дочь моего дяди! Поэтому я о ней так и забочусь. А это череп Харами– Баши, поэтому я бью его палкой. Вот это мое горе, Мамед!